Дж. Уорд - Возрожденный любовник
– Да что ты, – парировала Хекс, прищурившись. – Забавно, но не убедительно. И если ты принимаешь мое желание постоять за себя за чертово политическое заявление, то ты женился на неправильной, блин, женщине.
«Дело не в том, что ты женщина!».
– Да конечно!
На этой ноте Хекс сделала глубокий вдох, словно напоминая ему, что его связующий аромат был столь силен, что перебил всю вонь от разбрызганной повсюду лессерской крови.
Джон обнажил клыки и показал, «Дело в том, что твоя глупость создает помехи на поле боя».
У Хекс отвисла челюсть… но вместо того, чтобы ответить, она просто смотрела на него.
Вдруг она положила невредимую руку на грудь и посмотрела за его левое плечо, медленно качая головой.
Будто она жалела не только о том, что произошло минуту назад, но и, возможно, об их встрече в принципе.
Джон выругался и, начав вышагивать по тротуару, понял, что все остальные – Тор, Куин, Рэйдж, Блэйлок, Зейдист и Фьюри – наблюдали за шоу. И надо же, выражение лица каждого из них говорило о том, что они, похоже, были просто безумно рады, что последняя фразочка Джона вылетела не из их ртов.
«Не возражаете?», показал Джон, уставившись на них.
Поняв намек, они начали ходить туда-сюда, рассматривать темное небо, тротуар, смотреть сквозь кирпичные стены переулка. По зловонному ветерку доносилось мужское бормотание, словно они были на конвенции кинокритиков, обсуждающих только что показанный фильм.
Джону было наплевать на их мнение.
И в этот момент злости, ему также было наплевать на мнение Хекс.
***
В это же время в особняке Братства Ноу-Уан держала в руках свадебное платье своей дочери… и доджен перед ней не двигался с места, срывая ее планы найти прачечную на втором этаже, что неприемлемо для нее.
– Нет, – сказала она снова. – Я сама о нем позабочусь.
– Госпожа, прошу, это совсем не сложно…
– Тогда позволить мне привести платье в порядок не составит для тебя проблемы.
Лицо доджена поникло, и было удивительно, что ему не приходилось поднимать голову, чтобы встретить ее взгляд.
– Может… я спрошу Господина Перлмуттера…
– А может, я скажу ему, как полезен ты был, показав чистящие средства… и как сильно я ценю твою службу мне.
И хотя капюшон скрывал ее лицо, доджен, казалось, верно понял ее намерения: она не сдвинется с места. Ее не уговорит ни этот член персонала, ни какой-либо другой. Ему оставалось лишь перекинуть ее через плечо и унести – а это никогда не произойдет.
– Я…
– Как раз собирался показать мне дорогу, не так ли?
– Эм… да, госпожа.
– Спасибо, – сказала Ноу-Уан, склонив голову.
– Могу я…
– Идти впереди? Да, пожалуйста. Спасибо.
Он не понесет это платье вместо нее. Не будет чистить его. Развешивать. Возвращать.
Это – между ней и ее дочерью.
С выражением муки от недооцененности на лице, слуга развернулся и повел ее по длинному коридору с красивыми мраморными статуями мужчин в разных позах. Затем они прошли через вращающиеся двери, повернули направо, и вновь миновали еще одни двери.
И здесь все изменилось. На дорожке на деревянном полу уже не было восточного узора, тут лежал простой, хорошо убранный ковер кремового цвета. На чистых светлых стенах не было произведений искусства, а на окнах висели не прекрасные цветные полосы с бахромой и кисточками, а тяжелые куски хлопка того же бледного цвета.
Они вошли в часть особняка, предназначенную для прислуги.
Разница было такой же, как в поместье ее отца. Для семьи – один стандарт. Для персонала – другой.
По крайней мере, до нее доходили такие слухи. Она ни разу не была в задней части дома, когда жила там.
– Здесь должно быть, – сказал доджен, открывая двери, – все, что вам нужно.
Комната была размером с ее апартаменты в отцовском доме, большой и просторной. Только тут не было окон. Шикарной кровати с подходящей мебелью ручной работы. Персиковых, желтых и красных ковров, связанных крючком. Шкафов, полных модной одежды из Парижа, ящиков с драгоценностями или корзинок с лентами для волос.
Теперь ее место здесь. Особенно когда доджен описал различные белые устройства как стиральные машины и сушилки, а затем показал, как пользоваться утюгом и гладильной доской.
Да, ее домом скорее была сторона для прислуги, нежели комнаты для гостей, и так с тех самых пор, как она… очутилась в другом месте.
По правде говоря, она бы с бо́льшим удовольствием заняла комнату в этой части особняка, если бы ей удалось хоть кого-нибудь на это уговорить. Увы, но ей, как матери шеллан одного из важнейших воинов, оказывались привилегии, которых она не заслуживала.
Доджен начал открывать шкафчики и чуланы, демонстрируя ей всевозможную технику и смеси, которые назывались отпаривателем, выводителем пятен, доской…
По окончании тура она прокрутила в голове все названия и неловко встала на здоровую ногу, чтобы повесить платье на ручку.
– На нем есть пятна, о которых вам известно? – спросил доджен, когда она взялась за подол.
Ноу-Уан осмотрела каждый квадратный дюйм юбки, корсета и коротких рукавов.
– Только это. – Она осторожно наклонилась, чтобы не перемещать вес на слабую ногу. – Где подол достает до пола.
Доджен сделал то же самое и внимательно посмотрел на слабое потемнение на ткани, его бледные руки были очень уверенными, и нахмурился он скорее от сосредоточенности, чем от замешательства.
– Да, думаю, ручная химчистка подойдет.
Он отвел ее в дальний конец комнаты и описал процесс, которым можно с легкостью заполнить несколько часов. Идеально. И прежде чем отпустить его, Ноу-Уан настояла, чтобы доджен помог ей с первыми этапами. А то, что благодаря этому он почувствовал себя полезным, сыграло на руку им обоим.
– Думаю, дальше я справлюсь сама, – наконец, произнесла она.
– Очень хорошо, госпожа. – Он поклонился и улыбнулся. – Мне пора спуститься вниз и помочь с приготовлением Последней Трапезы. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните мне.
Судя по тому, что она узнала с тех пор, как поселилась здесь, для этого необходим телефон…
– Вот, – сказал доджен, подойдя к стойкам. – Нажмите «звездочку» и «единицу», и попросите меня, Гринли.
– Я очень ценю вашу помощь.
Ноу-Уан быстро отвернулась, не желая видеть, как доджен кланяется ей. И она не смела сделать глубокий вдох, пока за ним не закрылась дверь.
Оставшись в одиночестве, она положила руки на бедра и склонила голову, давление в груди не позволяло наполнить легкие.
