Ева Фёллер - Волшебная гондола
Ни в коем случае нельзя сказать, что я этого не хотела, наоборот, как и Себастиано.
Однако мы оба имели ясное представление о последствиях. Методы предохранения в пятнадцатом веке были смехотворно недостаточны, что я хорошо усвоила, пока работала у Матильды в лавке лекарственных трав, поэтому мы решили подождать.
Нам это не помешало тискаться, сколько душе угодно, каждый вечер у камина, словно мы всегда принадлежали друг другу.
То же самое можно сказать о Клариссе и Барте. С момента тех ужасных происшествий на Гвидекке они стали парой. Они решили пожениться и вступить во владение магазинчика масок. Старушка – Эсперанса - исчезла в никуда, даже Хосе не знал, где она находилась.
– Эта женщина подобна ветру, она веет через все времена и появляется то тут, то там. Вероятно, мы еще увидим ее в этом времени, а может быть и нет. Вы можете управлять магазинчиком, насколько мне известно, она бы это одобрила.
Кларисса радовалась переменам в жизни. У Матильды она также не могла больше оставаться, потому что ее больше не было. Она как сквозь землю провалилась, точно как Малипьеро. Лавка лекарственных трав исчезла вместе с Якопо. На том месте, где раньше располагалась лавка, теперь была швейная мастерская. Никто не мог припомнить Матильду, только мы, кто сами были выходцами из другого времени или Барт, который принадлежал к "посвященным". Матильда была одним из тех дополнительных людей, которые были созданы для лучшей интеграции переселенцев во времени – они не имели собственного права на существование.
Судьба безжалостно стирала их из памяти, если не находилось причины их присутствия.
Кларисса плакала об ее исчезновении, потому что вопреки грубому обращению
Матильды, она к ней привязалась.
– Она ничего об этом не знала, я могу поклясться, – проговорила она в слезах.
Она страдала также о того, что была зависима от Якопо на протяжении стольких лет.
— Он снова и снова обещал мне, что я скоро смогу вернуться назад в свое время.
Он делал столько хорошего, и был моей единственной надеждой! Порой я верила ему, а порой и нет. Было страшно, единственный полет туда и обратно.
Но самое ужасное происходило на протяжении последних недель, когда события обострились, и теперь уже не только Якопо давил на Клариссу, чтобы она помогла достичь ему своих цели, но и Альвизе.
— В конце концов, я просто делала все, как будто я была с ними в команде, потому что Альвизе угрожал убить меня. Но я никогда никому не хотела причинить боль!
Я поняла, что она уже достаточно раскаялась и заслужила немного счастья.
Поэтому я обрадовалась, когда она решила остаться с Бартом.
— Сейчас, когда я знаю, что я в любой момент могу вернуться назад в мое время и в Париж, я этого уже не хочу, — призналась она, задумчиво добавив: — Звучит смешно, не так ли?
Мне было не смешно, потому что я чувствовала что-то подобное. По крайней мере, хотя бы тогда, когда мы с Себастиано сидели у камина, прижавшись к друг другу.
Разница между мною и Клариссой была лишь в том, что я смогу увидеть
Себастиано в будущем, а она в свою очередь, сможет быть с ним лишь в его времени. Поэтому у меня не возникло вопроса, остаться ли лучше здесь или отправиться домой. Моя жизнь находилась в будущем, даже если я нашла здесь замечательных друзей, по которым я буду скучать. Это касалось как Клариссы с
Бартом, так и Мариэтты с Тревисаном; каждый раз я старалась не заплакать, когда понимала, что я их никогда в жизни больше не увижу.
Все же самое ужасное для меня было бы никогда не встретиться с моими родителями. Я с таким усердием стремилась к ним, что подобные мысли вызывали у меня боль. Без школы или iPod, или шоколада я, возможно и смогла бы прожить, но только не без мамы и папы.
За день до новолуния я еще раз сходила в монастырь, так как по необъяснимым причинам я беспокоилась о судьбе попугая Доротеи. Мой вопрос о попугае был неверно истолкован сестрой Гиустиной. Она просто всунула клетку в мою руку и объяснила, что весь монастырь рад, что я хочу забрать его себе, так как его бесконечные крики уже никто не может выдерживать. Я должна была его тут же унести и не думать о деньгах, которые были потрачены на его содержание.
Я не хотела спорить и просто забрала Полидоро с собой. Я не хотела задерживаться больше, чем следует, в церкви Сан-Закаррия. Не только из-за того, что больше чем десяток молодых монашек появились во дворе, чтобы вздыхать по Себастиано, который ожидал меня у ворот, но и потому, что воспоминания о Доротеи угнетали меня. Некоторое время я чувствовала к ней отвращение, но между тем еще и сочувствие. У нее был ужасный конец, лишь только потому, что она влюбилась не в того мужчину.
— Что нам теперь делать с этой птицей?- осведомился Себастиано.
Беспомощно я смотрела на клетку.
— Ничего же плохого нет в то, что я забрала его? — спросила я жалобно.
Но проблема вскоре разрешилась, так как Мариэтта была очарована Полидоро, особенно тем, как быстро он смог повторить ее имя и наговорил ей всяческие комплименты. Ему только стоило сказать "Мариэтта, моя красавица", как он тут же покорил ее сердце.
— Глубоко внутри я всегда буду куртизанкой, — сказала она. — Во всяком случае, маленькая и тщетная часть меня. Большая и умнейшая часть будет мужественно дожидаться предложения Тревисана. Делаю ставку - до рождества. Кто-нибудь желать назначить другой срок?
Желающих не нашлось.
Затем настал мой последний день в Венеции в 1499 году. Ночью я плохо спала и в течение часа ворочалась туда-сюда на кровати с балдахином, и днем была еще более нервной. До обеда я в последний раз бродила по городу с Себастиано. Между тем осень набирала обороты, немногие деревья, которые росли здесь, уже полностью сбросили свои листья, и становилось так холодно, что можно было даже увидеть собственное дыхание.
Рыбаки, торговцы, портовые рабочие и матросы заполняли Скьявони в пестрой неразберихе и занимались своей работой. Пахло морем и дымом. Себастиано и я неторопливо прогуливались вдоль набережной и смотрели на выходящие в море корабли. Парусный треск смешивался с шумом ветра и ревом волн.
На обратном пути мы поплыли на гондоле вдоль Гранд-канала. Мы проплывали мимо стройки Палаццо Тассини. Стены тем временем продолжали расти в высоту, первый этаж и перекрывающие антресоли уже были готовы. Невольно мой взгляд упал на место на берегу канала, где Маттео и я ели трамеццино пару недель назад.
Я не могла поверить своим глазам, когда увидела, что он там сидел. Он обеими руками держал свой хлеб и откусывал. Мне захотелось его позвать, помахать ему и рассказать, что отправляюсь обратно домой в наше время, но вместо этого я разрыдалась.
