Колин Маккалоу - Евангелие любви
– Если Джошуа будет двигаться по эстакаде, не станет ли он легкой мишенью для террористов? – тихо спросила Мириам.
– Риск есть, но мы решили на него пойти, – веско ответила Кэрриол. – Джошуа отказывается идти между двух пуленепробиваемых плексигласовых экранов, что мы сначала планировали. Отказывается отменить Марш и отказывается от группы сопровождения. Настаивает на том, чтобы идти одному и без каких-либо средств защиты.
Мать тихо всхлипнула и протянула руку Мириам, та успокаивающе ее пожала.
– Я вас понимаю, мама, – кивнула Кэрриол. – Но скрывать от вас положение вещей бессмысленно, лучше ко всему подготовить. К тому же вы знаете Джошуа: если он что-то решил, его не переубедить. Не сумел бы даже президент.
– Джошуа слишком горд, – процедил сквозь зубы Эндрю.
Джудит изумленно изогнула бровь.
– Будь что будет, но у меня такое чувство, что на него нападать не станут. Где бы Джошуа ни появился, его присутствие оказывает умиротворяющее воздействие. Он и до этого безбоязненно и без всякой охраны ходил среди невероятного множества людей. И не было никаких признаков, что с ним хотели расправиться. Чокнутых тоже не было. Удивительно! Реакция общественности на Марш единодушно положительная. Он в духе прежних пасхальных фестивалей, хотя по времени для Пасхи слишком поздно. С другой стороны, зимы теперь длиннее. Раньше Пасха была началом года, встречей весны, возрождением жизни. Кто знает, может, со временем мы перенесем Пасху так, чтобы она совпадала с новым наступлением весны.
– Не исключено, – вздохнул Джеймс. – Мы живем в совершенно ином мире. Может быть, так и случится.
Вечером накануне начала Марша семья рано отправилась спать. Последней ушла мать, и гостиная в номере Кристиана оказалась в полном распоряжении Джудит. Она подошла к окну и посмотрела на Центральный парк, где ставили палатки первые участники Марша. Многие приехали из Коннектикута, штата Нью-Йорк и даже из более отдаленных мест. Среди них были актеры, менестрели, танцовщики, клоуны, кукловоды, уличные музыканты, оркестранты. Такого представительного собрания комедии дель арте мир еще не знал. Было холодно, но не сыро, и настроение у людей повышалось. Все свободно говорили друг с другом, делились какой-то утварью и снедью, много смеялись, без страха и подозрительности общались с незнакомцами. У этих людей не было ни денег, ни забот. Джудит два часа ходила среди них – смотрела, прислушивалась к разговорам, и у нее сложилось впечатление, что о Кристиане хотя и помнили, но никто в этом гигантском пункте сбора не помышлял реально встретить его. Если бы за ним хотели следить, остались бы дома и больше бы увидели по телевизору. Те, кто пришел в Центральный парк, хотели лично принять участие в Марше тысячелетия.
– Это моя затея! Я это все придумала! – хотела крикнуть им Кэрриол.
Она у многих спрашивала, как они намерены возвращаться домой, хотя лучше всех знала, что армии поручено организовать самую масштабную за всю историю страны перевозку людей. Просто хотела понять, насколько добровольцы усвоили то, что неделями разъяснялось в средствах массовой информации. Но настроение людей оказалось таким, словно никого не волновало, как он будет добираться в свой город. Никто не сомневался, что рано или поздно он туда попадет. Что теперь думать об этом? Никому не хотелось портить ненужными тревогами этот великий день.
Джошуа Кристиан, наверное, меньше всех представлял, что происходит – насколько грандиозен Марш, как колоссально мероприятие и какая грозит опасность, если что-то пойдет не так. Он собрался пройти от Нью-Йорка до Вашингтона и больше ни о чем не мог думать. И не хотел. Кэрриол сказала, что в конце пути ему нужно будет произнести речь на берегу Потомака. Нужно так нужно – его это нисколько не встревожило и не испугало. Слова, как и раньше, шли к нему легко. Если с ним хотят говорить, он будет говорить. Это такая малость. Но почему они считают эту малость такой важной? Идти пешком – это самое естественное из всех действий. Говорить… но это же так просто. Утешая, протягивать руки – вообще ничего не стоит. Он не способен дать истинного утешения. Люди должны искать его внутри себя, среди других людей. Но не этим ли они постоянно занимаются? Он лишь резонатор, катализатор общественного разума, направляющий душевных потоков.
В эти дни Джошуа постоянно чувствовал себя больным. Опустился в мрачнейший колодец физических и духовных страданий. Никому не говорил и не показывал, но сознавал, что просто распадается. Стали подводить кости ног, в последние месяцы измученные постоянным движением. Ходьбой без надлежащего ухода и без согревающего внутреннего тепла. Он научился засовывать руки в карманы парки, а первое время, когда ходил, держал их по швам, и они чуть не выворачивались из суставов. Голова ушла в плечи, грудь ввалилась, живот обвис, от веса согбенного туловища поскрипывали кости таза. Его пыл иссяк, когда кончилась жизненная сила, и он, перестав заботиться о себе, редко вспоминал, что пора поменять белье, хотя Билли исправно его покупал. Часто забывал надеть носки и не замечал, что термическая прокладка на его худых ногах сбилась и скаталась в бесполезные трубки.
Ему было все равно. Ничто не имело значения. Джошуа знал, что предстоящий грандиозный Марш станет для него последним. И он перестал ломать голову, чем займется, когда больше не сможет ходить. Будущее больше не имело будущего. Человеческие труды завершаются, когда человек сгорает дотла. Наступает мир, твердила ему душа. Мирный, самый долгий и крепкий сон. Такой прекрасный, такой желанный!
В последнюю ночь перед Маршем тысячелетия Джошуа лежал, вытянувшись на кровати; его мозг творил чудеса над его изнуренным телом, вспотевшим в полярных одеждах и словно превратившимся в кашу. «Но хватит жалоб. Кости, станьте бесчувственными; кожа, исчезни вместе с болью; спина, разогнись, пусть распустится узел жил. О, мои мускулы! Я буду лежать в сладком забвении, не испытывая боли, я – никакой, я – тьма кромешная, я – несуществующий. Свинцовый вес монет на моих веках – законная дань Харону – придавит мои ресницы. О, мои глаза, навечно закатитесь, чтобы больше не испытывать этой огненно-пульсирующей муки!»
Как только солнце поднялось в сладостной колыбели безоблачного неба, и небоскребы вокруг Уолл-стрит окрасились в золотистый, розовый и медный цвета, Джошуа Кристиан отправился в свой последний поход. С ним были его два брата и сестра, жены братьев и мать, которая прошла несколько кварталов, пока модные туфли не натерли ей ноги и она потихоньку не села в стоявший за углом автомобиль, которому предписывалось подвозить важных персон, если в том возникнет нужда. За этой машиной ехала «Скорая помощь» на случай, если важным людям сделается плохо.
