Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)
Встряхиваю волосами и звонко втягиваю воздух. Нет. Не случится. Мы сбежим. Так и поступим. Пойдем, куда глаза глядят. Он будет меня обнимать, я буду на него смотреть, и у нас будет будущее, которое бы никогда нас не осчастливило в этом городе и с этими людьми. Возможно, и ошибки потонут в Броукри. Возможно, и воспоминания превратятся в шум взвывающей водной глади. Все останется здесь, а мы станем свободными.
Вешаю сумку на плечо и несусь к двери. Нужно торопиться, пока не взошло солнце. Я осматриваю в последний раз комнату, выдыхаю и делаю шаг вперед. Но затем я робко и рассеянно застываю, потому что дверь в мою спальню открывается.
Папа никогда ко мне не приходил. По крайней мере, я этого не помню. Высокий, не разговорчивый он переступает через порог и складывает за спиной руки. Внутри меня все холодеет. Я хочу отступить назад, но неожиданно не могу даже шевельнуться.
Отец хмыкает, осмотрев разбросанные книги, исписанные стены. Он переводит на меня взгляд и пожимает плечами.
— Уходишь?
Не отвечаю. Просто качаю головой, а он вздыхает.
— К нему.
— Что?
— Никогда не понимал человеческого желания найти нечто непохожее. Люди тянутся к противоположностям. Но зачем? В этом столько трагедии, Адора. Но, знаешь, я пришел к выводу, что люди любят трагедии.
— Пап, о чем ты говоришь?
— Куда проще жить так, как велено. Мэлот следил за тобой, потому что ты никогда не подчинялась мне. Свободная и своенравная, как и твоя мать, впрочем, но давным-давно. И я полюбил ее за эту черту характера, знаешь ведь? Но в тебе она представляла угрозу. Ты сама угроза. Понимаешь?
Я стискиваю зубы и сбрасываю с плеча сумку.
— Угроза? Для кого?
— Для семьи.
— Но почему? Ты ведь сам это со мной сделал, — иду вперед, — ты ведь сам велел этим людям вшить в меня ее сердце!
— И я не сожалею.
— Не сожалеешь? Просто… — потираю руками лицо, — просто дай не уйти. Я не хочу в этом участвовать, не хочу больше быть угрозой.
Отец дергает уголками губ, однако устало и фальшиво. Его лицо осунулось, а когда-то ярко-карие глаза превратились в тусклые точки, следящие за тобой во время разговора, но не видящие тебя.
— Мэлот рассказал мне все. Наверно, потому я потерял счет рюмкам. — Я замираю и чувствую, как кожа покрывается пламенем. — Я ведь понимал, что с тобой сложно. Я знал, что будут проблемы. Но ты и сын Феликса, это неожиданно.
— Я не понимаю. — Собираю волю в кулак и подаюсь вперед. — Как тебя это касается?
— Ты моя дочь.
— Ах, вот как. Все-таки, дочь.
— Я видел тебя у двери. Знаю, что ты все слышала.
Я вскидываю подбородок, пытаюсь выглядеть решительно, пусть внутри и сгораю от страха. С нажимом говорю:
— Феликс Ривера не виноват в смерти Мэлота, папа.
— Маркус Дамекес — его отпрыск. Ривера растил его, как сына.
— Но Марко прислуживал Хельге. Да-да, той самой женщине, которую вы заперли в клинике для умалишенных!
— Что это? — Отец хмурит лоб. — Ты ее жалеешь? Странно, ведь именно ты ее убила.
Из меня будто выбивают воздух. Я отворачиваюсь и застываю. Раны открываются, перед глазами темнеет. Я зажмуриваюсь, сомкнув в кулаки пальцы, и резко выдыхаю.
— Мы узнали, как Маркус проник в наш дом. Оказывается, один из охранников был у Феликса в подчинение какое-то время назад. Маркус заплатил ему, и тот пропустил его. Также он пропускал еще одного гостя. — Мы с отцом смотрим друг на друга, и я ощущаю, как мир рушится. Отвержено стискиваю зубы, но глаза все равно наливаются слезами. Я мотыляю головой. Нет, пожалуйста. — Ты должна была понимать, что ваши отношения не приведут ни к чему хорошему. Так и вышло.
Папа собирается уйти, а я испуганно подаюсь вперед и хватаюсь за его руку.
— Что ты сделал? Что ты натворил, папа? Где Эрих?
— Вчера он неудачно приземлился, когда пытался вылезти через твое окно. Боюсь, ты сама виновата, Адора. Не нужно было подвергать парня такому риску, ты ведь знала, что в нашей семье не переносят ложь. А ты лгала.
— Пожалуйста, — унижаюсь, ощутив, как сжалось все тело, — не поступай так со мной. Ты же мой папа, я ведь так боялась тебя потерять, я ведь бежала, чтобы тебя спасти, ты не можешь так поступить. Ты не можешь.
— Могу.
Он отталкивает меня, и я валюсь вниз, ударившись локтями о пол, и я сгибаюсь от не контролируемого бессилия и крепко зажимаю глаза.
— Я помогаю тебе, Адора. Сейчас ты этого не понимаешь, тебе кажется, что я монстр, и что я уничтожаю тебя, душу своими словами. Но я делаю одолжение. Я забочусь о тебе.
Он уходит, закрыв за собой дверь, а я прикрываю пальцами лицо и кладу голову на пол. В этот момент мне кажется, что я проваливаюсь в черную дыру. Мне страшно.
Я теряю счет времени. Не знаю, сколько лежу без движения, приводя в порядок свое дыхание и мысли. Я все думаю: а что если Эрих мертв? В эти секунды мне становится так плохо, что перед глазами мутнеет. Да, я с трудом могу представить себе жизнь без этого человека. Наверно, он слишком плохо на меня влияет. Все говорил и говорил, мол, смысла ему нет жить, если со мной что-то случится, и вот теперь я валяюсь на полу и тоже думаю об этом. Сложно поверить, но иногда наша жизнь действительно завязана всего на одном человеке. Все чувства направлены только на него, все мысли о нем, и все движения, будто притянутые магнитом, в его сторону, взгляды и прикосновения. Безумие какое-то. Кто же захочет испытать подобное? Кто захочет обременить себя? А страдать? По пустякам или по стоящим причинам, из-за которых на куски рвет и мечет, как сумасшедшего? Кому это нужно? Всем. У нас так мало драмы в жизни, что мы сами ее выдумываем. Влюбляемся в тех, в кого нельзя влюбляться. Ставим перед собой те цели, что нельзя достичь. Вечно мы жалуемся, как нам сложно и невыносимо, а потом жалуемся, что скучно, и набираемся на месяцы неприятностей, чтобы вновь сетовать. Я хотела вырваться из замкнутого круга, и я постоянно кричала, что задыхаюсь здесь. А потом вырвалась и кинулась обратно, но дверь в прошлое захлопнулась, поставив меня перед фактом: хотела? Получи. Мне ведь было до ужаса скучно. Книги, фильмы, музыка — иллюзия. Я хотела настоящих эмоций, реальных, живых, чтобы ощущать их аромат, слышать их голос. И я добилась своего: я слышала, как хрустел огонь, поглощающий госпиталь, я чувствовала, как кровью пахла рубашка моего умирающего брата. Вот они — живые эмоции. Такие живые, что мою боль можно схватить в охапку, будто букет завянувших роз. Такие живые, что у беспомощности отросли ноги, прижимающие меня к полу своими гигантскими ступнями. Вот они! А я уже сомневаюсь, что, действительно, хочу их испытывать.
