Эшли Дьюал - У истоков Броукри (СИ)
— Что ты сделала? — Мэлот с силой выворачивает мне руку. Я визжу от боли и крепко закрываю глаза, борясь с неумолимым ужасом, подскочившим к горлу. — Когда ты сказала родителям? Когда успела?
— О чем ты говоришь!
— Не ври мне!
— Мэлот, мне больно! — я рычу и резко отталкиваюсь от брата.
Знаю, у меня не хватило бы сил выбраться, если бы он не позволил, но, тем не менее, я ощущаю странный прилив сил. Выпрямляюсь и пихаю парня по груди так сердито, что запястья неприятно стонут.
— Какого черта! — кричу я. — Ты спятил?
— Что ты рассказала матери?
— Я ее даже не видела!
— Тогда почему в нашем доме полиция?
— Что? — округляю глаза и застываю от ужаса. У меня перехватывает дыхание.
— Что слышала. Они тут снуют уже несколько часов. Где тебя носило?
— Какая разница — вытираю ладонями лицо. — Я здесь не причем.
— Тогда кто при чем?
— Откуда мне знать? Боже, Мэлот, что ты сделал? У меня будут синяки.
— Тебе не привыкать.
— Как же я…
— Что? — он подается вперед. У меня першит в горле от ненависти. — Как же ты что?
Ненавижу тебя. Ненавижу тебя!
— Ничего, — шепчу, отвернувшись. В груди пылает дикая обида, а глаза предательски покалывают. — Я ничего не хотела сказать.
— И правильно, Дор. Лучше помалкивай.
Он толкает меня по плечу и уходит, а я крепко прикусываю губы, да так сильно, что ощущаю привкус крови на языке. Он ушел, он уже ушел, он…
Плечи подрагивают от слабости. Закрываю ладонями рот и несусь к себе в комнату, спотыкаясь о заплетающиеся ноги, и чувствую, как некогда радость превращается во мрак и холод, вонзивший длинные когти в мои легкие. Мне совсем нечем дышать. Закрываю за собой дверь, кладу сумку на стол и ложусь на кровать, прижав к груди колени. Когда же я засну и приду в себя в совсем другом мире? Когда же что-нибудь изменится, и я прекращу ощущать себя запертой в повторяющемся кошмаре, который снова и снова, снова и снова отнимает у меня остатки воли, надежды. Я устала. Как же я устала.
Зажмуриваюсь и зарываюсь лицом в одеяло, прикрывая простынкой красные следы от пальцев брата на запястье. Он всегда делал мне больно. Всегда. Так больше не должно продолжаться. Я обязана это прекратить!
Каждый раз эти мысли проносятся в моей голове, когда брат решает напомнить мне о моем месте в нашей семейной иерархии, и каждый раз все повторяется заново.
Ничего не меняется.
И никогда уже не поменяется.
Смирись, Дор. И помалкивай.
ГЛАВА 3
В официальных документах улицы рабочих называются Нижний Эдем. Мой квартал — Верхний Эдем. Весь город поделен на две части, как и управляющие звенья: социальное обеспечение, правоохранительные органы и образовательные единицы. Школы, больницы для каждого свои, и обслуживают они только тех, чьи прописки совпадают с именами в их ведомости. Что же касается промышленности: район работает сам на себя, и некоторые из общества могут работать на противоположную сторону. Правда, это рискованно. Решение было принято Комитетом Верховенства, стоящего над руководящими лицами Верхнего и Нижнего Эдема. В целях пути наименьшего сопротивления, наши кварталы разделили, не позаботившись о том, что начальная ставка Верхнего Эдема, или бюджет, иными словами, отличается от начальной ставки Нижнего. Это привело к катастрофическому неравенству и к столкновениям на площади Броукри, но Комитет Верховенства не вмешивался, мирно и тихо отсиживаясь в стороне.
Не вмешивался до этих пор.
Верхний Эдем не в себе от новости о том, что единственный сын Гордена и Эмилии Прайсвуд попал в больницу, а вскоре и впал в кому. Родители понятия не имеют, что тому виной — думаю, они лишь притворяются — а весь район разговаривает о столкновениях на площади и грозит сажать детей под замок, лишь бы они не ввязывались в неприятности.
В то же утро руководство Нижнего Эдема заявило, что не имеет никакого отношения к событиям, произошедшим со Стюартом Прайсвудом, а мой отец — влиятельная фигура и главенствующее лицо Верхнего Эдема — получил уведомление о совещании в Верховном Президиуме.
Поэтому у нас и побывала полиция. Они явились рано утром, едва я ушла к Марии, и беседовали с отцом до вечера. Вскоре папа сообщил, что не вернется к ужину. Он собрал вещи и ушел, предварительно посмотрев на Мэлота так пристально и холодно, что даже у меня в трубочки свернулись все органы. Его взгляд не сулил ничего хорошего, но в моей груди таилась надежда, что буря пройдет мимо меня и коснется только деятельности брата и его закадычных друзей. Правда, на следующее утро за столом нас трое: я, мама и Мэлот, пережевывающий еду с таким видом, будто ему предложили съесть отраву.
От отца никаких известий.
Горделивая и ледяная Сьюзен — моя мать — встает из-за стола, не произнеся ни звука. Она бросает на скатерть салфетку, поправляет воротник шифонового платья и покидает нас, стуча каблуками по паркету из слоновой кости. Мы с братом молчим.
— Ты никогда не думала, что однажды система рухнет? — вдруг спрашивает Мэлот, не отрывая глаз от тарелки с зеленым горохом. Он вертит в пальцах вилку. — Когда-то людям не понравится то, что происходит.
— О чем ты?
— О том, что Стюарт в коме, а Нижний Эдем до сих пор стоит целый и невредимый.
— Я никогда не понимала ваших мотивов. Если бедняки грезят о лучшей жизни, о чем мечтаете вы? Вам скучно? Или в чем причина?
— Оборванцы думают, они всегда правы. Мол, у нас деньги, и мы виноваты в том, что они такие несчастные. Хотя им попросту нужно смириться со своей участью.
— С какой еще участью?
— Не я виноват, что мой отец богат. Мне повезло, а им нет, и нет, чтобы угомониться, они все лезут со своими правами. Но какие могут быть права у бедняка, Дор? Они ведь без лишней порции обмана и прожить не в состоянии. Все надеются, что жизнь изменится, но она не изменится. Только не у них.
— Почему ты так к ним относишься? — не понимаю я. — Они такие же люди, как и мы.
— Нет, они изгои.
— Это глупо.
— Они бешеные, как собаки. Их нужно отстреливать. Именно они отправили Стюарта в больницу, Дор, или до тебя туго доходит?
— Он сам напросился. Вы пошли развлекаться и получили по заслугам. И, к слову, ты, правда, считаешь, что пострадали люди только с нашей стороны? А скольких ты отправил в больницу, Мэлот. Или ты уже забыл об этом?
— Я ставлю их на место.
— А они борются за свободу.
— Что? — Брат нервно усмехается и смотрит мне в глаза. Его пальцы выпускают вилку и сжимают край стола с такой силой, что они хрустят. — Ты оправдываешь их?
