Ненаписанное письмо (СИ) - Толич Игорь

Я предпочёл не осуждать никого: ни женщин, ни мужчин, ни тебя, ни себя. У каждого явления в жизни много граней. Я хотел изучить досконально лишь то, что являло собой наши с тобой отношения. И то, потому что я был их частью. Остальное не поглощало мои мысли, и я не желал быть судиёй никому другому.

Тем временем Крис не отставал и планомерно гнул свою линию:

— Подумай, парень. Это здорово дешевле. Будет, что вспомнить!

К нам подошла официантка. Я бы, может, совсем её не заметил. Она как будто была рождена специально для того, чтобы её не замечали.

В кафе Сэма, как и во многих других кафе, интерьер выполнен из бамбука. Всюду подпирали сухую крышу бамбуковые столбы толщиной с одну руку Криса. И хотя руки у него крепкие, как у гориллы, эта официантка могла бы спрятаться за любым из столбов полностью, что никогда её не увидишь. Рост её был даже для местной маловат. Ты бы приняла её за ребёнка, Марта, — у нас только дети бывают такого роста и редко — взрослые женщины.

Единственное, почему я обратил на неё внимание, — из-за сильного запаха духов. Девушки здесь много декоративной косметики расходуют, любят разные душистые крема, украшения, обмазываются ароматным маслом. Чем плотнее закрашена женщина, тем она более привлекательна, по здешним меркам. Почти всегда это выглядит чересчур, но привыкаешь быстро. Однако официантка смогла поразить меня этим запахом.

Поухаживав за Крисом, она обратилась ко мне, как обращаются к самому дорогому гостю. Спросила, хочу ли я ещё чаю и подчеркнула, что это ничего мне не будет стоить. Я согласился. Пока мы общались, Крис не спускал с неё глаз. Девушка ушла.

И я вернулся к разговору:

— Не знаю, что и сказать… Прости, но это попахивает чем-то гейским. Я не к тому, что не люблю геев. Но мне нравятся женщины.

Крис фыркнул пренебрежительно:

— Мне тоже. Катой — почти женщина. И я не гей, парень. Спятил? Я не гей! Мне нравятся буфера. А у катоев отличные буфера!

— Нет, нет. Ты не понял, — объяснял я. — Даже если ты гей…

— Я не гей!

— Хорошо, хорошо! Я говорю, что, допустим, ты был бы геем. Мне это всё равно. Никаких проблем, парень! Но я не хочу секса с мужчиной.

— Это не мужчины, Джей. Это проститутки. Захочешь — он даже не покажет тебе свои причиндалы, оставит в трусах. Они их там прячут. Я сам видел!

— Не хочу этого знать… — поморщился я.

— Нет, нет, парень! Я серьёзно тебе говорю: берут и вот так подкладывают под жопу… — Крис начал показывать руками перед моим лицом, как именно ледибои прячут свои мужские половые признаки: — Как жвачку сплющивают…

— Все, хватит, Крис! Я понял!

Он наконец убрал руки. Я вздохнул с облегчением.

— Ну, хочешь, ты будешь спереди, а я — сзади, — сделал финальную попытку Крис, которую заготовил, по всей видимости, заранее. — Даже меняться не будем!

В глазах у него было столько убеждённости в собственных словах, столько энтузиазма, что я не выдержал и вздохнул снова.

— Меня не волнуют их причиндалы, Крис. Дело не в этом.

— А в чём? Да они сами себя женщинами чувствуют, иначе не пошли бы на это.

— Не все. Многих заставила жизнь. Они, может, мечтали быть плотниками, моряками, ещё кем-то… Но пришлось идти на панель, вшивать имплантаты, пить гормоны… Что они там ещё делают?

— Ну, — призадумался с важным видом Крис, — иногда совсем причиндалы отрезают. Они же говорят, что родились с женской душой, понимаешь? Душа у них — женская!

— Если так и бывает, — рассудил я, — то редко. А ты посмотри, сколько их! Сотни! Тысячи! Хочешь сказать, что все эти парни игрались в детстве в кукол и мечтали вырастить у себя груди? Нет, Крис. Они — жертвы бизнеса, а не ошибки природы.

Крис сделал обиженное лицо. Вот уж из кого бы вышла миловидная, пухлогубая девчонка — так это из Криса. Если бы не мощный торс, исполинские плечи, не бычья шея, то его волосы и лицо гармонично вписались бы к женскому телу.

Он молчал с минуту, а затем сказал:

— Окей. Давай я с тобой соглашусь. Пофиг. Но ты же можешь закрыть глаза и представить, что это женщина. Кто тебе нравится? Кэмерон Диаз? Шарлиз Терон? Представь, что это они тебе сосут. Хоть по очереди. Рот-то у всех одинаковый!

— Господи боже, Крис… — я засмеялся и схватился за голову, почти в восторге от его находчивости. — Но это же рот мужчины!

— А чем от женского отличается?!

— Тем, что мужской!

Каким бы не был шутливым тон нашего спора, речь шла о самых что ни есть фундаментальных вещах. История и культура любого народа всегда отталкивались от этих двух сакральных понятий — «мужского» и «женского».

Мудрецы прошлого и современные философы ломали головы над формулами любви и равновесия, вычленяя эссенции двух начал. Порой даже кому-то удавалось разобрать на атомы чувства мужчин и женщин, распределить их в удобные рядки, но снова и снова они смешивались и переплетались, образуя новые формы, где в каждом мужском было хоть немного женского, а во всем женском оставалась частичка мужского.

Однако эта разность всё-таки существует. Как существовали я и ты, моя дорогая Марта.

Глядя на тебя, я учился не только пониманию твоей сложной, неоднозначной натуры, но пониманию женщин в целом — тому, чего не смог постичь за годы жизни с женой. Я был моложе и непродуманее, чересчур уповал на своё эго и глядел сквозь пальцы на многие вещи, казавшиеся незначительными. С тобой же я обрёл новый взгляд, стал прислушиваться, приноравливаться, следить и замечать. Мне казалось, я усвоил многие уроки, вырос, дорос до того, чтобы с уверенностью сказать: «Я познал женщину».

Но и это оказалось иллюзорно и призрачно.

Если раньше я был убеждён, что мужчины и женщины чрезвычайно несхожи, буквально с разных планет, то с тобой, Марта, в какой-то момент произошло полное слияние до той степени, что мы оба буквально потеряли половую принадлежность.

Началось с малого и безобидного — ты стала таскать мои рубашки. Я не запрещал. Мне это даже льстило. К тому же смотрелись они на тебе, хоть и нелепо, но безумно сексуально. Ты примеряла мои брюки, часы, как-то позарилась на галстук. Всё это случилось невинным продолжением твоих проказ.

Однажды ты сказала:

— Сегодня я хочу быть сверху.

И это было незабываемо. Твоя фигура надо мной извивалась языческим божеством в пламенных заревах свеч, расставленных по комнате.

Мы играли без стеснения в любую фантазию, пришедшую в голову. На нас не было ничего, кроме нас самих, а сердца наши трепетали от счастья, покорённые друг другом. Я никогда не умел писать стихов, да и ты тоже, но вместе мы сочиняли настоящую поэзию, которой не требовались иные читатели.

Спустя время наши игры развились в полноценные спектакли. Не знаю, как тебе удалось уговорить меня, но я всё-таки согласился надеть твое платье. Ты стояла у окна в моем костюме, в моей шляпе, с моей сигарой в зубах и изображала нахального мачо, а я сидел на диване и не знал, куда приткнуть ноги и руки, чувствовал себя ужасно глупо, о чём, конечно же, сообщил тебе.

— Джет, ну, пожалуйста! — выйдя на минуту из роли, взмолилась ты. — Всего один разочек!

— Марта, милая, это черти что!

— Ну же! Не ругайся! Воспитанные леди так не выражаются!

— Извини, но я не леди!

— Тогда молчи. Я всё сделаю сама.

— Господи боже…

Знала бы ты, Марта, что самым счастливым моментом того вечера было снять с себя это платье, эту личину, которой я не мог, не хотел соответствовать. А всё внутри меня изнывало от возмущения и претило начисто даже игривым попыткам придать моей личности женских черт.

Но я должен признать, что бывало ловил себя на мысли, как некоторые «дамские» штучки всё же доставляли мне удовольствие.

Например, когда ты подпиливала и полировала мои ногти, и после они блестели розовым жемчугом, похожие на гладкие лепестки цветов. Когда я варил тебе суп-пюре из картофеля и грибов и потом кормил с ложечки будто заботливая матушка своё дитя.

Каждая такая мелочь делала меня чуточку нежнее. Будто раздвигались границы заданных гендерных ролей, и это только сближало нас.