По ту сторону тьмы (ЛП) - Болдт Р. С.

— Нечто схожее случается не в первый раз. По-видимому, тот же сотрудник портил кофе клиентам, подсыпая соль.

Вздрагиваю, вспомнив, как отвратительно было обнаружить крысиную голову в бутерброде. Разумеется, я хорошо осведомлена, что некоторые индивидуумы склоны совершать хреновые поступки сгоряча.

— Я связался с владельцем, и он предложил прислать другой сэндвич. — Он записывает что-то на обратной стороне визитной карточки отдела.

— Думаю, я воздержусь, но признательна за предложение.

Его глаза встречаются с моими.

— Если что-нибудь припомнишь, ты знаешь, где найти меня. — Нотки флирта в его голосе застают меня врасплох.

Разумеется, я восполняю это идиотским словесным поносом.

— Ну, будем надеяться, другой рассерженный сотрудник, который решит отомстить, сделает нечто дерзкое, к примеру, намажет лишний гуакамоле и не будет взимать плату.

Его глаза находят мои; крошечные морщинки расползаются по краям, а губы изогнулись в медленной улыбке.

— Я уже был в курсе, что ты умная и красивая; оказывается, ты ещё и забавная. — Покачав головой, он бормочет: — Убийственная тройка.

Он протягивает мне визитную карточку, но не сразу отпускает, когда я её беру. Его тон становится более интимным, хрипловатым.

— На обороте указан мой номер. Не стесняйся, звони. В любое время.

— Спасибо, офицер.

Господи. Спасибо? Вот что я говорю, когда красивый полицейский проявляет интерес? Хоть бы этот потёртый пол участка сию же минуту целиком поглотил меня.

Словно чувствуя мою взвинченность, он разжимает пальцы на карточке; его внимание сосредоточено на мне.

— Уэйд.

— Точно, — у меня перехватывает дыхание, — Уэйд.

Он всегда был учтив и никогда не нервировал меня в тех случаях, когда, в одно и то же время, мы оказывались в лифте. Я бы сказала, что ему около двадцати с лишним, и он из тех, кто ценит своё здоровье, ибо я ни разу не видела его со стереотипным пончиком в руке. Со светло-русыми волосами, загорелой кожей и худощавым телосложением он легко мог бы сойти за одного из сёрферов, часто посещающих Джексонвилл-бич, нежели за копа.

Он отступил назад, сжимая в одной руке папку с отчётом, в другой — ручку. Его большой палец нажимает на верх ручки. Щёлк, щёлк, щёлк. В иное время это бы раздражало меня до скрежета в зубах. Меня, наоборот, успокаивает то, что не я одна волнуюсь.

Он опускает взгляд на свои туфли, прежде чем его глаза встречаются с моими; выражение его лица граничит с робостью, что является безумием, поскольку этот мужчина совсем не выглядит невзрачным.

— Слушай, не хочу смущать тебя, так что, если тебе неинтересно, я с уважением к этому отнесусь. Но если ты когда-то захочешь выпить кофейку…

Крепче сжимаю визитку, делаю всё возможное, дабы мой голос был ровным:

— Благодарю, Уэйд. Непременно свяжусь с тобой в следующий раз, когда мне понадобится доза кофеина.

Получше. Прозвучало не совсем нелепо.

Кивая, он пятится назад:

— Надеюсь, это произойдёт скоро.

***

¶

Несколькими часами позже…

Недавно позвонил Пол с предложением подождать и проводить меня, однако я отказалась. Знала, что задержусь с последним вскрытием и потому предпочла бы остаться наедине со своими мыслями во время короткой поездки наверх к автостоянке.

Сейчас я умираю с голоду. Мой желудок почти прогрыз себе путь из моего тела с тех пор, как я перекусила хреновым батончиком мюсли, вместо конфет или чипсов, из торговых автоматов.

От неистовых звуковых сопровождений желудка во мне просыпается чувство вины, ибо голод мой незначителен, когда я думаю о последнем вскрытии за день: семилетний мальчишка был застрелен, когда играл в доме друга.

Видимо, друг обнаружил пистолет, не подозревая, что тот был заряжен, и они играли с ним, после чего он выстрелил.

Потребовалась всего одна пуля, чтобы оборвать жизнь семилетнего ребёнка. А его маленький друг вечно будет нести бремя трагедии, обусловленной тем, что именно он нажал на курок.

Хоть и в большинстве своём я благодарна за своё место и за доверие доктора Дженсена к моим способностям, в подобные минуты хотелось передать ему бразды правления. Но это то, к чему он меня готовит. Чтобы я всецело взяла на себя управление по окончании стажировки, и он официально уйдёт на пенсию.

Небольшой блок под спиной юноши приподнимает его туловище, благодаря чему гораздо легче и с большей точностью вскрыть грудную полость.

Прежде чем приступить, я провожу кончиками пальцев в перчатках по лбу юноши. Кожа приобрела пепельный оттенок; я осторожно провожу пальцами вверх к линии волос, где обнаруживаю короткую стрижку.

Голос мой едва уловим:

— Мне очень жаль, милый, но я вынуждена это сделать.

В горле саднит и ощущается скованность.

— Теперь ты там, где больше ничто никогда не сможет навредить тебе, Деметрий.

Сделав аккуратный надрез, я продолжаю свой привычный ритуал с телами, которые вскрываю.

Разговариваю с ними.

Знаю, звучит причудливо — и довольно дико, — но, клянусь, временами я ощущаю их дискомфорт. Их обеспокоенность. Стремление как-то утешить их — меньшее, что я могу сделать, тем более я ответственна за вскрытие и извлечение их органов.

Часто информирую их, когда собираюсь что-то извлечь или нахожу что-то — и всё в таком духе. Микродиктофон с голосовым управлением, который я цепляю на себя во время вскрытия, записывает мои бредни; гарантируя, что я не упущу ни одной детали при вскрытии.

— Я смутно помню себя в твоём возрасте, Деметрий, — слегка улыбаюсь, — я любила играть с куклами, ещё сооружать всякое из крутых камней, палок и прочего, что попадалось под руку.

Мгновение спустя я ласково добавляю:

— Ты отлично справляешься, дружище. Твоя грудная клетка открыта, и я вижу твоё маленькое сердечко.

Делаю паузу и собираюсь с мыслями. Как правило я абсолютно профессиональна, но проводить вскрытие ребёнка — не самое обычное для меня дело.

Не помогает и то, что сначала я должна извлечь пулю, застрявшую в маленьком органе.

— Ох, милый, — шепчу с трудом, — если бы только у этой проклятой пули была иная траектория…

Осторожно вынимаю пулю из сердца, кладу её в маленький контейнер для хранения, и она тихонько звякает о нержавеющую сталь.

— Спасибо. Теперь я чувствую себя лучше.

Я вскидываю голову, и мой взгляд останавливается на мальчике, чьи мутные глаза теперь широко открыты и дико мечутся из стороны в сторону. Несколько раз моргаю, дабы убедиться в том, что мне не мерещатся странности, вызванные голодом.

Я ничего ему не сделала. Не спрашивала, как он умер, как бывало прежде, с другими. Так почему же он…

— Вы милая женщина. — Внезапно он хмурится, и его крохотные пальчики касаются верха моей руки в перчатке. — Вы так не думаете, но это так. Вы избавили меня от боли, — пальцы на моей руке ослабевают. — Мне пора. Скажите моей маме, чтобы она заглянула в мою синюю папку.

Мне удаётся вымолвить:

— Непременно, — голос дрогнул.

Приросшая к месту, словно ноги сделались цементными, я не свожу глаз с его лица, которое возвращается к безмятежному состоянию. Время, казалось, застыло, и не хотелось отводить от него взгляд, хотя, по существу, знаю, что теперь он покинул насовсем.

Когда я смотрю на его маленькую руку, на пальчики, которыми он коснулся меня, я не могу устоять и ненадолго накрываю своей ладонью его. Только сейчас понимаю — в произошедшем было несколько расхождений.

Речь его была ясной и чёткой: не была искажённой и трудной для разбора. Кроме того, моя энергия полностью не иссякла, и мышцы не походили на месиво. Напротив, чувствую себя почти… обновлённой. Возможно, причина в том, что у меня есть поручение, которое я должна выполнить от имени Деметрия.