Магия и кровь - Самбери Лизель

Стол посреди столовой — из цельной древесины, не ГМО, и за ним можно усадить не меньше двенадцати человек, так что нам хватило бы места еще на одного гостя, если бы мы захотели его пригласить.

Бабушка барабанит пальцами по столу.

— Уж и не чаяли.

Что поделаешь, бабушка есть бабушка.

У матриарха нашей семьи тоже, конечно, есть дар, но она никому из нас не говорит какой. Даже мама и тетя Мейз не знают. Бабушкины волосы заплетены в аккуратные афрокосички — этой прической она щеголяет, сколько я себя помню. И одета она так же, как всегда одевается дома, — в красный махровый халат поверх простых штанов с футболкой.

Мы ставим на стол угощение. Лоснящиеся тушеные говяжьи хвосты — мясо так и отваливается от косточек и тонет в коричневом соусе. Пелау — нарядное блюдо из риса с мясом и овощами, до того рассыпчатое, что видно не только кусочки мяса и каяновые бобы, но и каждый кубик тыквы и цукини. Запеканка из макарон с сыром: снаружи — с хрустящей сырной корочкой, внутри — упругая и влажная. А посреди всего этого великолепия — большое блюдо сдобного хлеба с цукатами. При виде него бабушка выпрямилась на стуле, чтобы лучше видеть.

Да, в кулинарии я просто королева.

— И скромная такая, — бормочет Кейс.

Если предки дадут мне задание составить идеальное меню для семейного ужина, я, пожалуй, пройду испытание.

Бабушка шлепает дядю Катиуса по спине:

— Положи-ка мне макаронной запеканки.

Он сидит от нее по правую руку, как обычно. Поскольку он мужчина, матриархом ему никогда не стать, но вьется он вокруг бабушки так, словно у него есть шанс.

Дядюшка берет тарелку, тянется через стол и кладет бабушке хорошую порцию. Запеканка не рассыпается, а держится красивым куском — я знаю, что бабушка так любит. Одновременно дядюшка окидывает меня быстрым взглядом с головы до ног. Брови у него словно две косматые гусеницы, лысая голова блестит в свете люстры.

— Опять ты слишком много наготовила. Все испортится.

Ему лишь бы придраться!

Какой у него дар, мы, дети, тоже не знаем, но иногда я думаю, что это просто дар всех бесить. Если я готовлю тринидадские блюда, он обязательно укажет, что нам нужно есть больше африканской еды из уважения к своим корням. Если я готовлю что-то канадское, я отрицаю свою культуру. Что бы я ни делала, что бы ни делал кто угодно, за исключением бабушки, в этом обязательно найдутся недочеты, на которые он сможет указать.

Нечего и говорить, что я про наши так называемые африканские корни почти ничего не знаю. Предки бабушки и дедушки оказались в плену и были проданы в рабство — бабушкины, Томасы, попали в Америку, а дедушкины, Харрисы, в Тринидад. Бабушкины предки перевезли наш дом из Штатов в Канаду, а дедушкины эмигрировали туда же с острова. В конце концов они все поселились в Торонто.

Мы знаем, из каких именно мест в Африке их привезли, только благодаря тому, что общаемся с предками. Знать, откуда ты произошел, — привилегия, доступная далеко не всем потомкам черных рабов даже при нынешних достижениях генетики.

В результате наша семья стала отождествлять себя с тринидадской культурой, дедушкиным наследием, но бабушкины предки все-таки были могущественнее как колдуны, а это в итоге главное. Потому-то мы и Томасы, а не Харрисы. Сильное имя выгоднее носить.

Кейс плюхается на стул рядом с Алекс. Я сажусь напротив — то есть рядом с Кейшей.

— А что ты салат не приготовила?

Кейша даже не смотрит на меня. Ее длинные черные волосы переброшены через плечо, и вид у нее домашний, несмотря на блестящее платье с пайетками.

Да уж, размечталась я насчет идеального меню для семейного ужина.

— Бабушка не любит салат.

Я думала, что сказала это шепотом, но с другого конца стола доносится бабушкино ворчание:

— Салата хоть ведро съешь — и все равно через десять минут будешь голодная! Надо есть настоящую еду!

Думаю, ни от кого не укрылось, какой многозначительный взгляд она при этом бросила на папу с Прией.

Папа ерзает на стуле и наклоняет голову, чтобы короткие дреды упали на глаза. Он молчит. Только ворошит вилкой шпинат с нутом и соевой фетой на тарелке.

Прия точно так же склоняется над своей тарелкой, но подбородок у нее выпячивается, и я понимаю, что ей эта шпилька тоже не по нраву. Длинные волосы Прии заплетены в косу, которая доходит у нее до самых щиколоток. Прия готовит им с папой отдельно, потому что они веганы.

— Не поделитесь своим салатом с Кейшей? У вас его хватит? — спрашиваю я Прию.

— Полным-полно, — кивает она.

Я с облегчением откидываюсь на спинку стула и машу Кейше:

— Угощайся. Проблема решена.

Она оживляется и шагает в кухню — искать то, что они не доели.

Я смотрю на Прию с благодарностью, а она улыбается в ответ. Даже странно думать, что их с папой я знаю как пару почти столько же, сколько маму с папой. Может, они с Прией даже больше подходят друг другу. У них и дары похожие — связанные с прикосновением. Папе достаточно всего-навсего прикоснуться к тебе, и все мышцы сразу расслабляются, а тревоги развеиваются. А Прия умеет измерять романтическую совместимость. Взаимно дополняющие дары — не обязательно гарантия счастливой семейной жизни, но у папы с Прией не бывает таких ссор, как когда-то с мамой, так что, возможно, это что-нибудь да значит.

Тем временем маленькая Иден ждет, когда мама положит ей кусочек говяжьего хвоста на горку пелау. Я нарочно выбрала не просто бабушкины любимые блюда, но и те, которые Иден тоже любит. Не могу не баловать свою сестричку. Волосы у нее острижены в каре до подбородка и такие прямые, что их можно расчесывать частым гребнем: гены Прии оказались сильнее папиных и не позволили им создать ни единого завитка. Зато Иден унаследовала от папы цвет кожи — более светлый, чем у всех нас, с теплым золотым отливом.

Вообще-то мама не выносит папу и злится на него из-за Прии, но обожает Иден. Ее все обожают. Это самая очаровательная шестилетняя девчушка на свете.

Иден улыбается мне:

— Спасибо за ужин!

Не только очаровательная, но еще и воспитанная.

— На здоровье!

— Ты довольно долго пробыла наверху, когда праздновала Первую Кровь, — говорит дядюшка. — Надеюсь, ты не забыла уделить время и подготовке к Призванию.

Да, кто, как не он, должен затеять этот разговор. Я прикусила язык — иначе, чего доброго, не сдержалась бы и рявкнула: «Мы вообще-то и сейчас празднуем мою Первую Кровь!»

Я пинаю под столом Алекс и пытаюсь внушить ей, чтобы помогла мне свернуть обсуждение.

— Алекс, а расскажи, как у тебя прошел праздник Первой Крови! Дядюшки тогда не было, наверняка ему интересно будет послушать.

Алекс поднимает голову, смотрит на меня с набитым ртом и поднимает изящно выщипанную бровь. Сколько себя помню, никогда не видела Алекс без накладных ресниц, теней и помады с блестками. Она всегда подбирает косметику так, чтобы подчеркнуть глубокий коричневый оттенок кожи. Яркий макияж в сочетании с тем, что она такая крупная, всегда привлекает к ней много внимания. Она не просто крупная в смысле полная. Она еще и высокая. И к тому же носит очень короткую стрижку. Алекс всегда выглядит потрясающе, знает это и гордится этим.

Алекс глотает, но вилку не кладет.

— Не сомневаюсь, тетушка тогда посвятила дядюшку в курс дела.

Когда у Алекс была Первая Кровь, она еще не сказала нам, что совершает переход. Мы с ней собирались вместе в магазин, и вдруг она замерла посреди коридора, и из глаз и ушей у нее потекли багровые ручейки. Секунду мы так и стояли в коридоре и таращились друг на друга. Поскольку Алекс из нас самая старшая, она была первой из двоюродных, чью Первую Кровь я видела.

Потом Алекс сказала:

— Кажется, мне нужна ванна. Не просто душ.

Я оставила ее ждать, а сама помчалась созывать всех женщин в доме. Мы с тетей Мейз, мамой, бабушкой, Кейшей и Кейс собрали все свечки, ароматические масла и благовония, какие только смогли найти, и притащили в ванную. Кейша даже бросила на дно горсть блесток.