Елена Саринова - Мир оранжевой акварелью
— Что, «она»? — недоуменно уточнил тот.
— Она — непростая. Я ее, как баголи, разрисовала. Под… ну, видение, в общем.
— А-а-а. И что теперь? — скосился он обратно на нее.
— Не знаю.
— А давайте ее тоже глазурью покроем, обожжем и себе оставим? Красивая ведь?..
— Себе? — сузила я на сей факт глаза. — Хо-рошо. Только, надо мессиру Беппе сказать.
— Так, не переживайте. Он в Коп укатил к монне Розет — за провиантом завтра в дорогу. А как вернется, я ему скажу.
— И что?
— Ну-у… Что она — в подарок кому-нибудь. Он не против будет. Я ж знаю.
— Угу-у… Дахи, это ж, сколько я проспала?
— Так вы и сейчас идите. Я сам глазурный раствор намешаю, тарелки им намажу и — в печь. В первый раз, что ли?
— Да, какое там? Мне еще ужин готовить и Салоху доить… Дахи, точно, справишься?
— Монна Зоя? — с обидой протянул он.
Я — сделала вид, что очень сильно сконфузилась. На том и согласно разошлись…
С самого следующего утра мы с Дахи «предоставились» сами себе. И поначалу даже опешили: куда девать столько, вдруг нахлынувшего свободного времени? Мессир Беппе, еще на рассвете, брякая упакованными горшками, укатил в сторону перевала, а монна Розет обещалась появиться лишь к ужину. Но, прямо перед ним к нам неожиданно нарисовалась Марит:
— О-о! А ты все хорошеешь и хорошеешь! Дахи, привет и принимай на постой Эммануэля. Да, и сумку седельную там…
— Здравствуйте, монна Марит, угу… Эммануэль, вечером покатаешь? — флегматичный гостиничный мул и ребенок обменялись взглядами, различными по значению. Я же постаралась напыжиться:
— Уф-ф…
— Да сиди ты, сиди! Не вставай с крыльца… Картошку к ужину чистишь? А я, пожалуй, баньку тогда протоплю, а то, пока через этот перевал…
— Марит, я рожать сегодня не собираюсь, — скосилась я на проплывающую мимо моего опухшего носа сумку (вдруг, там — куча уже готовых к этому делу… кстати, а чего?..) — И я тебе очень рада.
— Ага, — прищурилась та, нависнув сверху тенью. — Я вижу… Как настроение, подруга?
— Да, все хорошо.
— Ну, тогда, слушай последние новости, — и шлепнулась рядом, по дороге чмокнув меня в нос (конечно, промахнуться то мимо сложно).
— Марит, какие «последние новости»?
— Ну… После которых ты, возможно и передумаешь.
— Марит?!
— О-ох… Тебя, Зоя, разыскивает, по всей видимости, брат. Обознаться сложно, потому что вы с ним похожи, как…
— Арс?!
— Ага… — и вздохнула. — И почему я раньше его не встретила? Нет, одно дело, когда такие глаза у тебя — я к ним уже привыкла и вообще…
— Марит… Я сейчас, точно — рожу.
— Ой, да… А чего ты хотела? — фыркнула, вдруг, подружка. — Я тебе сразу говорила, что то — глупость и…
— Ма-рит.
— Он приезжал к Тито.
— А причем здесь…
— Не знаю. По всей видимости, твой брат неплохо владеет ситуацией. И как ты думаешь: почему?
— Мама моя… Этого не может быть, — уронила я недочищенную картофелину в чугунок.
— И отчего же? Оттого что ты, вдруг, когда-то решила, что они обязательно должны друг друга на дух не переносить? А, ты знаешь — общее горе роднит. А ты, моя дорогая, еще какое… «горе».
— Та-ак. Погоди. И что ему твой Тито сказал?
— Ой, да, вовсе он не «мой» — я же ответ еще не дала. Вот пусть сначала докажет по-настоящему, что любит… Нож свой в сторонку положи.
— В прежнее «русло» вернись.
— Ага… А что ему Тито сказал? Только то, что и до этого Виторио Форче: ничего не знаю. Поручили — передал — вернулся — уволился. И все.
— И все…
— Зоя?..
— А-а?
— Ты о чем задумалась?
— О том, что я сделаю сразу, как только рожу.
— Покаешься в грехах и уйдешь в монастырь?
— Нет. Напишу письмо Арсу. Я так перед ним виновата.
— Только лишь перед ним? — хмыкнула Марит.
— Что?.. Подружка, я немного знаю своего любимого и уверена — он меня уже очень давно ненавидит.
— Ой, опять эта твоя «уверенность», — однако и она, вдруг, вздохнула и надолго рядом со мной смолкла…
Тишину над крыльцом неожиданно прервал Дахи. И, прокашлявшись, принял совершенно невинную физиономию:
— Монна Зоя?
— Что, мой хороший?
— Ух, ты… А, можно я…
— Можно.
— А что?
— Дахи, я, конечно, в последнее время не совсем адекватна, но, уже давно разглядела вон на том дубе у забора, знакомую лохматую макушку.
— Неужто, Вертун? — сузила туда же глазки Марит.
— Он самый.
— Ну, так… мы тогда за раками на старую мсонгу? И мне мессир Беппе деньги на орехи в шоколаде дал. Я за ними Верта в лавку зашлю.
— Дахи, но сам туда…
— Монна Зоя? Да меня все придорожные кусты в Копе уже в лицо знают, потому как я исключительно в их фарватере и передвигаюсь.
— Странно, что они при такой интенсивности до сих пор живы. Иди, Дахи.
— О-ой! — козликом подпрыгнул малец. — А, если что, — и скосился на ухмыляющуюся подружку. — Тогда Малая за мной и я…
— Дахи! Я рожать сегодня не собираюсь!
— Понял. И меня уже не-ет! — хлопнула через пару секунд высокая воротная створка. Мы же с Марит, переглянувшись, снова звучно вздохнули…
Сразу к «горячему» столу подкатила и монна Розет. И, за отсутствием мужчин, мы все трое устроили душевный девичник. Темы, правда, все как одна, неизменно сворачивали на «торжество материнства», но я то внимательно слушала, не убирая рук с живота. Мы вместе их внимательно слушали. А, уже в сумерках, у ворот, клятвенно пообещав о своем скором «сходе с гор», с подружкиной бабушкой распрощались.
К обеду дня следующего к Козьей заводи вернулся и сам ее усталый, но, довольный хозяин. Марит тут же подсуетилась для деда с банькой, а я — собрала на стол. Однако, что его, что кудрявую внучку, просто так заткнуть весьма затруднительно (я ж — не авторитетная монна Розет):
— Ага. А где Дахи?
— Дед, баня стынет.
— Я его отпустила с Вертуном. Он вам нужен?
— Да нет, дочка. Я ему гостинец привез. И тебе. Но, о том — позже.
— Тогда, я вам в тарелку жаркое накладываю?
— О! Как раз — о тарелках!
— Да дед!
— Марит, цыц. Зоя, я уделал ими всех здешних низинников. Вы бы видали рожу Дино!
— Да я бы век ее не видала, — окрысилась внучка и обреченно села на стул. — Ну и?
— Да он пятнами весь пошел, когда ко мне народ повалил. Разобрали все влет.
— А остальное? — с чисто профессиональным интересом огласилась я. Мессир Беппе, аж в кресле своем подскочил:
— И горшки ушли. Осталась лишь парочка какая-то. Но, тарелки… Зоя, ты — натуральный, этот…
— Дед, она — художница.
— Точно! Так я про Дино: вы бы его видали, когда ко мне настоящий интерес проявился.
