Карина Демина - Искры гаснущих жил
Дышал. Но все равно походил на мертвеца.
— И лавками, но с лавками сложнее… а вот дома… мы выходили в город, и Войтех вел. Он знал, где хозяев нет. Или что есть, но… старики — легкая добыча. Не смотри так, мы никого не убивали. Толстяк связывал и рот затыкал. А мы просто выносили вещи…
Кейрен молчал. Но молчание его было нехорошим.
Какая разница, что он подумает о Таннис?
Никакой.
— Мы не брали крупняк, столы там или комоды. Так, поверхам и быстро, чтобы не подняли тревогу. Потом вещищки относили…
Таннис осеклась, едва не назвав имя.
— Неважно, куда относили. Меняли на деньги.
…не все. Была часть добычи, которую Войтех хранил отдельно, в этой вот клетке. И когда собиралось изрядно, приказывал всем уходить. А возвращаться разрешал через сутки, если не через трое. Товар исчезал, а в пещере задерживался особый тухловатый дух.
Но никто никогда не задавал опасного вопроса, только Свищ однажды вякнул, что король мог бы и посерьезней дельце дать… а Войтех ударил его, без предупреждения, в лицо, смяв нос и зуб выбив. Зубы-то у Свища гнилыми были, он потом долго обижался, но уйти не ушел. Войтех же, примирения ради, бросил ему собственную долю. Деньги-то Войтех делил между всеми, пусть бы Свищ вновь оставался недоволен, говорил, что малышня работает мало, а получает наравне, но зудение его было привычным злом.
Отобрать не пытался, знал, что Войтех выгонит.
— Дальше, — тихо попросил Кейрен.
А злой какой… и на руках чешуя прорезалась. Это от нервов, что ли?
— А что дальше? Обычная история. Наводка кривой была, вот и напоролись на дом, в который хозяева вернулись до срока. Мужик тот спустился с кочергой, а у Свища перо. Всадил в бочину… за ним и баба с криком… Свищ и ее. Крови было много.
Таннис отвернулась. Ей почему-то было страшно смотреть на Кейрена.
Она не убивала.
Не убивала!
Она стояла с подсвечником в одной руке и тяжеленным серебряным блюдом в другой. Стояла и смотрела. Все произошло так быстро…
Свист Войтеха приказом уходить. Малыш, выронивший серебряные вилки, которые рассыпались по ковру со звоном. Неповоротливый Толстяк, что замер у двери, своей тушей перекрывая отход. Велька, торопливо рассовывающий по карманам печенье, что лежало в стеклянной вазе, прикрытое салфеткой. Салфетку Велька держал в зубах.
Мужик в белой до колен рубахе и ночном колпаке… в руках кочерга.
Он замахивается, но Свищ успевает уйти от удара и бьет сам. Его ножик с обмотанной кожаным шнуром рукоятью, кривоват и некрасив, как сам Свищ, но клинок пробивает ткань и входит в толстый бок мужика. Тот охает и, выпустив кочергу из рук, оседает на ступеньки. Он пытается зажать рану руками, а по белой ткани расползается красное пятно. Оно все больше и больше… и колпак падает.
Мужик лысый.
Старый.
— Уходим, — приказывает Войтех, дергая Таннис за руку. — Быстро.
Она же не способна идти. Ноги вдруг отказали, и сама словно оцепенела. Стоит и смотрит на мужика, на Свища, который яростно трет руку о жилетку, пытаясь избавиться от крови. А по лестнице, воя и скуля, летит женщина…
— Она сама напоролась, — сказала Таннис, повторяя слова Свища. — Сама.
Кейрен не поверит.
И Таннис не верила. Просто Свищ вдруг оказался на пути этой женщины, немолодой, некрасивой, но такой громкой. Она вдруг охнула и, застонав, опустилась рядом с мужем.
— Свищ ее добил. И сказал, что теперь нам никто не помешает домом заняться, — Таннис поднялась. Как и в ту ночь, ее била дрожь. Тогда Войтех достал свою флягу и, сунув Таннис, велел выпить. Она не помнит вкуса рома, но лишь то, что после двух глотков дрожь отпустило, а Войтех уложил на лавку, накрыл одеялом и сидел рядом, гладил по голове, уговаривая забыть то, что Таннис видела.
Это больше не повторится.
Он сдержал слово.
— Войтех ему ответил, что если Свищу охота вязаться с мокрухой, то его дело, но… больше Свищ пусть не приходит.
— Он вас сдал? — чешуя исчезла, и Кейрен выглядел обыкновенно.
— Не он. Он появился и потребовал, чтобы Войтех уступил место. Свищ решил, что если он зарезал человека, то стал крут. Он вызвал Войтеха. И проиграл.
— Что с ним стало?
— Со Свищом? Говорю же, проиграл и…
Кейрен и вправду не понимает.
— Бьются до смерти, — Таннис провела ладонями по плечам, снимая дрожь. — Ему не следовало возвращаться. А сдал нас Малыш. Войтех говорил, что после убийства всех шерстить станут, тихо сидеть надо. Мы и сидели. Но Малыша зацепили, на ерунде какой-то… полез по дури и попался. Пугать стали. Он и раскололся… вызвался остальных привести. Войтеху сказал, что знает верный дом. Богатый. Хозяева в отъезде, и никто мешать не будет… а добра полно… и ему поверили. Малыш ведь свой, как не поверить?
Почему Войтех, всегда осторожный, вдруг ослеп и оглох? И Велька, у которого отцовское чутье было? И сама Таннис. Сейчас, вспоминая, она видит то, чего не видела прежде. Вот Малыш переминается с ноги на ногу, дергает плечом, шею скребет, докрасна, до крови. И говорит как-то быстро и много, хотя обычно с него и слова-то не вытянешь…
— У тебя получилось уйти? — спросил Кейрен.
— Да нет… у меня не получилось пойти.
Во всем виноваты были сливы. Войтех принес их с очередной своей прогулки в Верхний город, наверняка в чей-то сад забрался, а может и у лавочника корзину спер. Слив было много, огромных, каждая с кулак Таннис, желтых.
— Не жадничай, — Войтех к сливам не притронулся, он сидел на этой самой скамеечке, которую против правил не потащил к папаше Шутгару, но позволил Таннис оставить ее себе. Сидел в обычной своей позе, стопа к стопе, колени врозь, левая рука лежит расслабленно, только пальцы шевелятся, словно Войтех играет. А в правой сигаретка зажата. И Войтех затягивается ею, выпуская из ноздрей терпкий дым.
Сливы сладкие.
Таннис в жизни не ела настолько сладких слив. И она от предупреждения отмахивается…
— Потом живот прихватило. Войтех еще сказал, что это мне за жадность наказание. Только… сливы очень вкусными были. И не наказание, а спасение. Я осталась здесь.
Не здесь, но галереей ниже, только вряд ли подобные подробности нужны Кейрену.
— А их в доме ждали. Взяли всех. Судили…
…и Таннис, прослышав новость, спряталась. Она провела под землей две недели, на сливах, сухарях и воде, прислушиваясь к каждому шороху, исходя испариной от мысли, что вот-вот придут за ней. Когда же голод выгнал наружу, Таннис узнала: бояться нечего.
О ней промолчали.
Почему? Она не знала.
— Войтех все на себя взял, — Таннис остановилась у решетки. — Может, надеялся, что остальным будет легче, там, не виселица, а… просто срок. Толстяк бы выдержал, он сильный… Малышу, тому за сотрудничество скостили, это верно, вот только…
