Одержимые сердца (СИ) - Морион Анна
Возможно, я сам проклял себя, когда выпил ее крови. Совсем немного. Но теперь эта кровь бурлит во мне, упрямо напоминает о себе, заставляет убивать себя мечтами о том, что было бы, если бы Вайпер осталась со мной, если бы она… Черт, да мне не нужна ее любовь, мне нужна эта девчонка! О, тогда это десятилетие было бы самым значимым, самым прекрасным и сладостным за все мои триста сорок семь лет. До чего я опустился — думаю об этой чешской ведьме, как о самом «прекрасном». Вайпер была бы отличной добычей, ненавидящей своего хозяина. Я вышколил бы ее, заставил бы есть из моих рук. Метод кнута и пряника — всегда самый действенный. Но с ее характером и упрямством она видела бы лишь кнут. Да, но ее нет. Ее нет. Ее нет.
***
Сегодня в офисе я полчаса выслушивал ересь одного идиота, который с упоением пытался внести меня в список благотворителей его по-настоящему тошнотворной выставки, рассчитывая вытащить из моего портмоне как можно больше фунтов стерлингов. Я едва ли слышал его голос, но безошибочно знал, что он принимал мое молчание за признак интереса. А зря. Быстро пролистав каталог фотографий, всю толстую широкую книгу, я не нашел ничего интересного ни для себя, ни для идиотов, которые, возможно, посетят эту безвкусную, совершенно нелепую идею проекта Aquarium II: полураздетые мужчины и женщины, сфотографированные в огромных аквариумах с водой, окрашенной в разные цвета.
«Взгляните на эту фотографию, мистер Грейсон. Этот цвет выражает навязчивую идею, помешательство» — И автор проекта бестактно размахивает перед моим лицом небольшой фотографией, на которой я нахожу большой круглый аквариум с бледно-красной водой.
«Почему же красный?» — насмешливо улыбаюсь я.
Красный. Навязчивая идея. Нет, это совершенно неверный цвет. Все неверно, крикливо, искусственно, безвкусно. Навязчивая идея — это черный. Мрак, вечная работа разума. Во мраке нет дна. Потому что черный — не цвет, а совершенное его отсутствие. Я наполнен им. Он окутал меня, как наркотик окутывает воображение любителя травки. Разрывает меня на части. Не покидает мой мозг, паразитирует и превращает мою жизнь в непреодолимую пропасть. И мне не помогут никакие средства, чтобы получить желаемое.
«Почему красный? — с обидой в голосе переспрашивает меня «гений». — Красный — это огонь, это боль, это кровь!»
«Вы когда-нибудь убивали человека?» — спокойно задаю вопрос я, жестом приказывая убрать убожество его фотографии от моего лица.
«Гений» хмурит брови и стремительно прячет свой «шедевр» в свой каталог.
«Абсолютно недопустимо!» — издает он возмущенный визг. — «К чему этот гадкий вопрос?»
«К тому, что ваша фотография ни идет не в какое сравнение с реальной кровью. Кровь — бордовая, почти черная, насыщенная. А то, что изображено на вашей фотографии — разбавленная акварель. И не смейте ставить кровь на один пьедестал с уродливой подкрашенной водой» — говорю я.
Мой холодный спокойный тон доставил этому человеку явный дискомфорт. Он съежился в кресле и затеребил пальцами свои надушенные короткие волосы.
«Искусство — это путь выражения мыслей, и я волен не давать вам объяснений! Никаких комментариев! Это мои убеждения! Мои и точка!» — вдруг выдает он.
«Замечательно. А я волен не спонсировать ваш провальный безвкусный проект» — усмехаюсь я.
«Вы пожалеете! Я легко найду и спонсора, и благодарную публику, но вы будете долго и тщетно пытаться найти кого-то, чей талант созерцания так потрясет общество!» — И «гений» в бешенстве схватил свой альбом и с гордо-поднятой головой обиженного художника пошел к двери. Громко хлопнул дверью. Я с презрительной насмешкой слушал, как он поливает грязью мое имя. Но мне было совершенно наплевать.
Я бросил взгляд на расписание. Следующий посетитель: Ллойд Георговиц с проектом «Земля для людей». Что ж, заманчивое название. Возможно, ему удастся разбавить хорошим проектом ту вереницу дерьма, что мне пришлось сегодня выслушать. Нажав на кнопку телефона, я отдаю приказ секретарю пропустить этого Ллойда в мой кабинет. Через минуту на пороге появился застенчивый паренек с грязными спутанными волосами и свернутыми плакатами, один из которых тут же падает из его рук.
Через час я покинул офис, не отдав на благотворительность ни цента. Одно дерьмо. Одни попрошайки и неудачники, мнущие себя гениями. Люди, одним словом.
Сейчас мне и самому невозможно понять, почему я все еще играю в благородного мецената и честно отсиживаю по два часа в офисе каждую среду. Когда-то я был так увлечен, что проводил за этим занятием каждый день, и смертные обивали порог моего кабинета, каким-то образом передавали мне короткие записки или письма через третьи руки, потому что я нарочно отказался создавать новый электронный ящик, а свой личный, которым пользуюсь уже лет десять, не давал никому. Лишь немногие вампиры знали, как написать мне через Интернет, например, мой лучший друг, с которым мы, увы, стали реже видеться с тех пор, как… Много причин: он женился, что, естественно, слегка отдалило нас друг от друга. Но не это событие стало точкой отправления. Главной причиной стал я сам. После встречи с ней я не нахожу время ни для кого, ничто не трогает меня. Она завладела мной, я стал ее проклятым сталкером, готовым потратить любые средства и задействовать любые способы, чтобы заставить ее быть моей.
А может, пора сворачивать этот балаган с благотворительностью? Сыграть в собственную смерть, похоронить себя и уехать как можно дальше от Англии и связанных с ней воспоминаний? Связанных с ней воспоминаний.
Нет. Никогда. Я намертво прикован к тому, чего нет, никогда не было и не будет. Оставить ее комнату, ее вещи, все, чего она касалась? Я отчаянно желаю перебороть все это, бросить, забыть, избавиться от нее. Но это желание никогда не станет явью, потому что больше исцеления я желаю продолжать истязать себя ею. Иметь возможность прикасаться к тому, к чему прикасалась она. К одежде, которую она носила. К ней. В тысячный раз простоять у дома, где она провела детство и юность. Пролистать фотоальбомы и снова забрать одну из фотографий. Лечь на постель, в которой лежала она. Проводить время в квартире, которую она снимала. Нет, я никогда не брошу все это.
Медленно шагаю к лифту и спускаюсь на подземную стоянку. Сажусь в свой «Бентли». Провожу пальцами по длинным темным волосам, лежащим у лобового стекла, — все, что осталось мне от нее. Моя драгоценность.
Вывожу автомобиль на шумную улицу Сити, где тут же попадаю в пробку, океан сигналов, криков и шума. Доезжаю до ближайшего магазина и приобретаю прозрачные чехлы для одежды. На бешеной скорости мчусь в поместье. Достаю из гардероба каждую вещицу и заботливо прячу ее в чехол.
***
Рассвело. Утреннее розовое небо. Все покрыто оттенками розового: густые волнистые облака, горизонт, сам свет утра. Он словно пытается проникнуть во все уголки этой комнаты, выискивая что-то, как бессовестный наглый шпион. Белое постельное белье стало жертвой этого розового грабителя и покрылось жемчужно-розовым оттенком. Вскоре свет прикасается и ко мне, и мои белые пальцы превращаются в нечто непристойно-розовое.
Равнодушное, красивое. Свежее утро. Которое по счету? Который раз я встречаю здесь проклятый рассвет, в этой комнате?
Рассвет. Эта комната. Кровать. Я.
Но главный элемент этой картины, идиллии, манипуляции моего воспаленного разума упущен. И это причиняет мне жуткий дискомфорт, ибо я желаю тот элемент, как ничто другое в мире. Бесчисленный рой мыслей, желаний и видений будоражат мой мозг, наполняют воображение совершенно другой реальностью. Реальностью, которую я желаю зафиксировать, отдаться ей в полной мере, забыться в ней, ведь она так сладка и прекрасна. И в той реальности она жива. Не просто цела и невредима, не просто дышит и ходит из комнаты в комнату, не просто тягостно проживает отведенное ей время. Нет, все не так банально. Она проживает отведенное ей время со мной. Сколько? С момента нашей встречи и до конца моей жизни, что приносит ей бессмертие. Она никогда не умрет. Не будет убита, не будет свободна и счастлива. Потому что в той реальности, в которой я запер ее, она — моя.
