Эрин Боу - Закон скорпиона
– Атту отпустили? – спросил Элиан.
Зи кивнула:
– Камберлендцы его осмотрели. Небольшое сотрясение. Он уже нормально себя чувствует. А вот Хан…
– Да. – Элиан опустил глаза и принялся отрывать от деревянной скамейки длинную щепку. – Знаю.
Хан и Грего. Я столько упустила. Столько потеряла. Но и сделала кое-что хорошее. Оранжевые тыквы, например, уже стали ярче. Зреют. У них все получится.
У Элиана тоже все получится.
Он, кажется, этому не слишком радовался.
– Не понимаю. С того самого дня, как меня притащили сюда, я готовился умереть – мы оба готовились, – и ты ждала этого спокойно.
– Я ошибалась.
Я сказала это очень просто. Как будто от этих слов не сжималось мое сердце. Как будто это знание не выбило опору из-под ног, оставив мне шаткое равновесие.
– Я ошибалась. Всю жизнь я… Элиан, здесь погибли мои друзья. Один мальчик до тебя… Ты его не знаешь, но он был моим другом, мог бы быть моим другом. И он погиб. Мне хотелось, чтобы это было не напрасно. Я хотела, чтобы все оказалось правильно.
– Это не напрасно, – проговорила Зи.
– Но все неправильно. И всегда так было.
– Да. Все неправильно.
Элиан все еще смотрел на меня так, будто я превратилась в курицу.
– Так что, ты просто собираешься стать заодно… с этой штукой?
Элиан разорвал свою полоску дерева в мелкие щепки и бросил в том направлении, куда ушел Талис.
– Я спасу нас. Всю жизнь я пыталась, но у меня не выходило. Наконец у меня появилась возможность. Я спасу нас.
Помолчав, я глубоко вздохнула.
«Это больнее, чем ты можешь себе представить», – предупреждал Талис.
Талис, который прекрасно знал, сколько я в состоянии себе представить. Который видел, как мне ломают руки.
Камберлендцы паковались, но никто не убрал яблочный пресс. И камеры.
Зи обняла меня. Я прижалась к ней и закрыла глаза.
Утро продолжалось, теплея. Ударный корабль уже почти загрузили.
Остался один груз – гроб. Конечно, они прилетели с гробами. В него положили тело Грего, чтобы репатриировать на территорию Балтийского альянса. За четыреста лет Грегори станет первым заложником, которому устроят достойные похороны. Для камберлендцев это первый шаг в переговорах о репарациях – которые, вероятно, будут долгими и болезненными. Для нас это был друг, который погиб и теперь покидает нас. Мы смотрели, как простой ящик поднимают по трапу, и держались за руки.
Молодая камберлендка вернулась с лошадью Талиса, которая (несмотря на то, что ее бог знает сколько довольно жестко гнали) оказалась живехонькой. Девушка вела ее, держа за… штуку, за которую ведут лошадь (лошади – не моя сильная тема), а та, видимо, проверяла, нет ли у нее за ушами кусочков сахара. Обе улыбались.
Элиан беспокойно ходил взад и вперед, не в состоянии усидеть на месте, сдержать свои порывы – ведь он был «лишен преимуществ образования, полученного в обители». Он посмотрел на лошадь, потом снова на нас с Да Ся, сидящих рядышком. Кто-то из младших заложников принес нам ооновское голубое покрывало и еды – горячую лепешку и соленый козий сыр.
– Можно… – порывисто сказал Элиан. – Можно было бы спрятать тебя на борту корабля – и тайком вывезти.
Я посмотрела на корабль, вспомнила, с каким энтузиазмом говорил про него Грего – про силу торможения и предохраняющие от действия гравитации ремни; вспомнила тесные помещения и кровь, сворачивающуюся на плитках настила.
– По-моему, Элиан, это неосуществимо, – заметила Зи.
Это правда.
– Или вот лошадь, например. Мы могли бы украсть лошадь.
– Не умею я пользоваться лошадью, – ответила я. – А ты умеешь?
Зи подняла подбородок и показала большим пальцем в небо. Паноптикона нет, но сеть спутников, принадлежащая Талису, явно осталась на месте. Элиан проследил за направлением ее взгляда и помрачнел.
– Кончится тем, что нам придется ее съесть, – сказала я.
Лошадь посмотрела на меня с упреком и, готова поклясться, с тревогой.
Элиан тоже был встревожен – почти в панике. По-моему, на самом деле не из-за меня. Рядом с яблочным прессом в ожидании стояли камеры. Мы все явственнее понимали, для чего они: снимать смерть Уилмы Арментерос.
Элиан остановился и посмотрел на камеры, но не выдержал и отвернулся.
– Она… Бабушка говорит, обещала моей матери. Что не вернется домой без меня. А я…
Элиан предал свою бабушку – всю свою страну, но прежде всего бабушку. Чтобы спасти меня, он предпочел сорвать организованные помехи, которые держали Талиса на поводке. А теперь, когда Талиса больше ничего не сдерживает, он разорвет Уилме глотку.
– Я не могу ехать домой, – прошептал он.
Его ссылка уже была вписана в соглашение. А разбитое сердце Элиана его скрепит.
Внизу холма Талис объяснял Арментерос эту часть сделки. Генерал глянула на нас, и во всем ее облике засветилась радость.
– Она сейчас услышала, что ты будешь жить. – Голос Да Ся был мягким, ровным, уверенным. – Посмотри на нее, Элиан, так, чтобы запомнить. Она ни на секунду не сожалеет о том, что делает, поскольку это означает: ты будешь жить.
Элиан молча смотрел на нее. Я тоже, понимая то, что лучше не произносить вслух. Спасение Элиана должно остаться тайной. Если Талис говорит об этом Арментерос, значит он уверен – уверен безоговорочно, – что она не проболтается. Ей недолго осталось. Значит, он рассказывает ей от… Можно ли сказать, что от доброты?
– О! Я знаю! – плыл над травой звенящий голос Талиса. – Он может поехать в Мус-Джо и помогать расчищать завалы. Ему понравится.
– Не смешите меня, – сказала Арментерос.
– Прекрасно, – махнул рукой ВЛ. – Мне все равно. Я дам ему лошадь. Пусть едет куда захочет. Но скажи ему, Уилма, что он должен исчезнуть, а то пожалеет.
– Поняла.
– Я не поеду, – сказал нам Элиан. – Никуда они меня не отошлют. – Он взял меня за руку. – Я дождусь, пока все закончится, – с бабушкой и с тобой, Грета. Ладно?
– Ладно, – согласилась я.
Он пошел вниз по склону, как Спартак: раб, который стал героем. Когда он подошел к Арментерос, она сграбастала его, как медведь, стоящий на задних лапах, и прижала долговязого внука к своему мягкому и энергичному телу. Но не прошло и трех минут, как они снова начали пикироваться. Только на этот раз – всего один раз – мне показалось, что Элиан победит.
Корабль улетел. Поднимаясь с земли, он выглядел несуразно громоздким – как если бы человек взлетал, махая руками. Но как-то все же поднялся. Набрал скорость, разогнав себя по индуктору. Оторвавшись от верхушки, полыхнули выхлопом двигатели – химические, ударившие жаром и вонью. Конвенция, ограничивающая применение ракетных двигателей только моделями на сжатом воздухе, военным, очевидно, казалась мелочью, которую можно игнорировать, посылая к черту экологический ущерб. Я мысленно сделала себе заметку: потом обсудить это с Талисом. Возможно, эту политику нужно будет поменять.
