Константин Аврилов - Я, ангел
– Все, сука, тебе конец, сука!
Со стороны шоссе долетел вой полицейской сирены, который перекрикивал управляющий Словацкий, показывая дорогу.
Испуганно оглядевшись, бандит пятился к саду.
– Ты пожалеешь, сука!
Схватив стул, Тина бросилась в атаку, но Виктория Владимировна поймала ее и сжала в объятьях, закрывая спиной.
Грохнул выстрел.
Безнадежно визжала Тина. Влетела машина с мигалками. За ней – «Скорая». Двое полицейских бросились в темноту кустов. Другие кинулись к пострадавшим. Что-то кричал Словацкий. Началась кутерьма.
Ангел не шелохнулся. Всего этого не могло быть. Просто не могло, и все. Нет и нет. Как угодно, но не так. Он специально проверил варианты: никакой опасности для овечки не было даже близко. Как же тогда случилось такое?
Пока составлялся протокол, Тина, не отрываясь, глядела на мать. Виктория Владимировна чудом не пострадала, даже царапины не было, бандит промахнулся. Она держалась отлично, улыбалась и шутила, хотя губы мелко дрожали. Полиция, упустив нападавшего и не найдя стреляную гильзу, уверяла, что опасности больше нет: скорее всего наркоман пытался найти денег на дозу, второй раз не сунется. Его поймают в ближайшие дни. Дамы могут не беспокоиться, полиция на страже.
Глубоко за полночь, проводив посторонних, Виктория Владимировна присела к дочери, которая забралась с ногами на качалку.
– Сильно испугалась? – устало спросила она.
– Ты закрыла меня от выстрела...
– Извини, больше не буду.
– Ты закрыла меня от выстрела, – повторила Тина, словно не решаясь выдать что-то важное. – Готова была принять мою пулю. Умереть за меня. Просто так, не раздумывая...
– Это естественно.
– Почему?
– Ты мой ребенок. Любой родитель поступит так же.
– И это все?
– Я очень тебя люблю. Еще раз извини. – Виктория Владимировна отвернулась.
– Я думала, тебе все равно...
– Глупенькая ты, умница моя...
И уже не стесняясь, Виктория Владимировна зарыдала. Тина рывком обняла ее, прижалась и прошептала:
– Прости меня... мама.
Среди торжества любви и примирения только напуганный ангел пребывал в глубочайшей растерянности, так что крылья совсем опустились.
Или что-то сломалось, или он не знает каких-то важных подробностей. Именно сейчас, когда настал мир и благоденствие, в вариантах овечки отчетливо нарисовалась опасность.
Как могло все перепутаться?
Чему теперь верить?
Что совсем странно: перо не реагирует, будто ослепло – и завалящего штрафного не добавило.
Нужен срочный совет.
XXV
Кардинал явился на зов, слушал внимательно, поглаживая тонзуру. Тиль был взволнован, а потому красноречив не в меру. Он боялся, что сеньор Томас не поймет важных мелочей, которые настораживают, и выливал поток излишних наблюдений. Наконец, молодой ангел иссяк. Помолчав, словно раздумывал, Торквемада лениво сказал:
– Ради такой ерунды оторвал меня от важнейших дел? Я был о тебе лучшего мнения.
– Но ведь это ошибка! – не унимался Тиль.
– В вариантах не бывает ошибки, юноша. А если не согласен с правилами, только скажи – немедленно влеплю И.Н.
– Но...
– Никаких но. Запомни, если не понял до сей поры: ошибок не бывает. Им просто неоткуда взяться. Не может сомнения испытать ангел, видевший древо судьбы. А тем более – обретший крылья. Если в вариантах не видел беды, значит, ее не было. Овечке ничто не угрожало. Остались вопросы?
Оставалось только признать вину и скорбно испросить помилования.
Торквемада сразу повеселел:
– Ну что с тобой делать, на первый раз прощаю, но бдительность не теряй. Ангелу это дорого обходится.
– Раз уж получил милостивое прощение... – Тиль состроил ангельскую физиономию, – ... позвольте, сеньор Томас, испросить последнюю милость.
– Ну, валяй.
– Мне нужно повидать отца моей овечки. Вернее, ангела, который им был. Призвал бы сам, но имени не знаю. Поможете?
– А что за это...
– Следующий матч вместе болеем за «Реал».
Торквемада погрозил пальчиком и пропал. А к Тилю уже торопился ангел в идеальном смокинге. На таком теле странно болталась маленькая лысоватая голова. Узкие, змеиные глазки прятались под насупленными бровями. В точности как на фото. И в досье.
– Здесь я, чего кричишь.
Трудно завидовать овечке, у которой ангел с таким неприятным взглядом. Тиль кое-как выжал доброжелательную улыбку:
– Извините, что оторвал от важных дел...
– Нет никаких дел. Что надо?
– Моя овечка – ваша дочь Тина, и поэтому...
– Ребенок не от Ивана Дмитриевича, – сказал ангел равнодушно. – Он ее воспитал. Правду узнал только здесь. Ивана Дмитриевича обманули. Мне до нее нет дела. Она чужая овечка. Ты ангел, ты и разбирайся...
– Стой! Мне надо узнать про Викторию.
Мрачный ангел повернул обратно, задумался и спросил:
– Что хочешь знать?
– Вы же понимаете, я не вижу ее досье. Что она за ове... женщина?
– Редкая умница. Исключительный талант. К сожалению, Иван Дмитриевич вовремя не разглядел. Может быть, пожил бы подольше.
– В каком смысле?
– Помогла ему умереть. Утром зашла в спальню и обнаружила Ивана Дмитриевича в постели с сердечным приступом. Но тревогу не подняла, а спокойно ждала, пока старичок подохнет. Гладила и приговаривала: «Потерпи, недолго осталось мучиться». Для гарантии выждала десять минут, после того как он затих. Думала получить все, но Иван Дмитриевич оказался хитрее. Такая вот сильная женщина.
– Сильная, – печально согласился Тиль.
– Даже слишком. До этого убила еще двоих, – сообщил ангел.
– Как?!
– Одного при помощи Ивана Дмитриевича, другого – сама. Это я здесь узнал. Сам знаешь, куда отправляется молодой ангел. Тину она не любила никогда. Наверное, потому, что не выкормила молоком. У них ведь разница восемнадцать лет, могли быть подружками. Дочь ей была не нужна. Она хотела иметь любовников, но боялась Ивана Дмитриевича.
– Почему же закрыла Тину от пули?
– Не знаю. Значит, было выгодно. Она не будет рисковать понапрасну. Вика – страшная женщина, – уверенно сказал ангел и вдруг виновато спросил: – Как там Тина?
– Нормально. – Обсуждать овечку совсем не хотелось, надо было спешить. – Вся в тебя, то есть в Ивана Дмитриевича. Большая умница. Железный характер. Всеми командует. Настоящая наследница.
На мерзком лице прояснилось что-то вроде улыбки:
– Береги ее... Пожалуйста.
Ангел Тиль обещал наверняка.
XXVI
Паутинка между сном и явью крепла. Овечка никак не могла отключиться, ворочалась с боку на бок, болтаясь в густом сиропе видений и мыслей пережитого. Она представляла, как бросается на грабителя, мутузит его страшно жестоко, так что кровь и кости разлетаются брызгами, потом возвращалась к началу, чтобы опять ринуться в бой, и уже ловким приемом бросить на землю, скрутить шею и душить, душить, пока зверь не обмякнет. Потом в ход пошли мачете и рыцарские мечи, взявшиеся неизвестно откуда, за ними автоматы и огнемет. Тина зверствовала с наивной жесткостью ребенка, объевшегося компьютерными играми, что-то шептала яростно и не заметила, как пустила слюни.
