Валентина Герман - Ведомые светом
— Мар!..
Он обернулся с явным облегчением.
— Ваше Высочество…
— Что ты делаешь здесь?..
— Ренос отрядил меня и еще четверых на кухню. Я улучил момент и…
Иллиандра оглянулась на дверь.
— Но откуда ключ?
— Он торчал в замке. Видимо, чтобы Вы не смогли открыть дверь подручными средствами.
«Я все равно не умею», — подумала Иллиандра, но вслух сказала:
— И снаружи никого?..
— Нет.
«Что ж, не слишком они меня стерегут. Впрочем, справедливо: если бы не Мар, я бы никуда отсюда и не делась».
Но Мар был здесь. Из-под рясы он вытянул свернутый темный плащ и кухонный тесак.
— Простите, Ваше Высочество, но это единственное, что я смог достать, — смущенно пролепетал он, но Иллиандра оборвала его, сжимая узкие плечи.
— Мар, — проговорила она, глядя ему в глаза. — Спасибо.
Больше они не теряли ни минуты. Заперли дверь, как можно тише ринулись по полутемному коридору. Узкая лестница, Мар на десять шагов впереди, дабы принцесса, в случае чего, могла спрятаться — если только повезет найти место. Но на пути им так никто и не встретился. Коридор основного здания тоже был пуст.
— Где все?.. — непонимающе прошептала Иллиандра.
— Кто-то стережет братьев, с дюжину должны торчать на улице, остальные, скорее всего, развлекаются в главном зале, — также шепотом ответил Мар. — Вам лучше обойти дальним коридором: там этим мерзавцам делать нечего. А мне стоит вернуться на кухню, пока не заподозрили, что я слишком долго тащу из подвала мешок с мукой…
— Спасибо, Мар, — еще раз поблагодарила его Иллиандра. — Я не забуду твоей помощи.
Он кивнул — полукивком, полупоклоном — и, оглянувшись по сторонам, вынырнул в широкий светлый коридор, старательно принимая сосредоточенно-невинный вид. Иллиандра улыбнулась ему вслед и, обернувшись, поспешила скрыться в сумраке другого, узкого, длинного, дарившего надежду на спасение коридора.
Вечер для Плоидиса тянулся вечно. Однако, несмотря на безудержное желание отменить все аудиенции и послать всех посетителей к черту, он заставил себя занять мысли работой, потому что иначе, он знал, ничто не отделяло его от того, чтобы кинуться к тайному ходу и очертя голову броситься самому вызволять Иллиандру.
А он не мог позволить себе этого. Он ненавидел себя, он хотел кричать от осознания собственного бессилия, и он, казалось, уже не знал, что в самом деле было хуже: предать Лиодас, рискуя своей жизнью ради Илли, или предать ее, сидя в своем светлом кабинете и выслушивая бессмысленные рапорты, пока она была где-то там, в неизвестности, без него. И вновь, как только он думал об этом, он с невероятным трудом удерживал себя в своем позолоченном кресле, пристально сосредотачиваясь на шевелении губ очередного напряженно вытянувшегося напротив чиновника. Тот встревоженно наблюдал за сменой мрачных выражений на бледном лице короля, очевидно, полагая, что недовольство его отчетом было тому причиной.
Наконец казавшаяся нескончаемой череда советников иссякла, и Плоидис остался один в слабо освещенном лучами заходившего солнца кабинете. Тревога, которую он старательно подавлял все эти долгие часы, теперь яростно вспыхнула в его сердце. Делтон обещал проникнуть в замок, как только стемнеет. Он, разумеется, не знал входного пароля, и ему нужно было бесшумно избавиться от троих или четверых стражников, карауливших дальний вход.
Плоидис невидящим взором окинул кабинет, и взгляд его внезапно остановился на бумажном свертке, покоившемся на кофейном столике. Ведомый неясным стремлением, он быстрыми шагами пересек комнату и, развернув бумагу, приподнял на ладони мягкие пряди ее волос. Они все были здесь, он мог видеть это, и он с закипавшей яростью представлял себе, как чья-то бездушная рука резкими движениями кинжала кромсала превосходные, струившиеся по ее плечам локоны, которые он так любил.
Что-то сломалось в нем в этот миг, и он, резко развернувшись, устремился сквозь пустые кабинеты к тайной двери, на ходу срывая неприметный темный плащ с вешалки. Нет, разумеется, он был не настолько безумен, чтобы бросаться в логово заговорщиков в одиночку, тем более, что Делтон уже наверняка вот-вот должен был приступить к спланированной ими операции. Однако сидеть и ждать, в очередной раз скрываясь за стенами своего замка, пока Илли была где-то там, в чужих руках, за их пределами, — это было уже выше его сил.
Он не знал, что было хуже: ощущать себя коронованным трусом или влюбленным глупцом. Но он выбрал последнее.
Далеко от Авантуса, посреди холодных и безжизненных скал нервно вышагивала по крохотному убежищу Диадра, за долгие часы уже изучившая каждый его уголок и каждую трещинку в стенах. Одно окно, другое, дверь. За каждым из них — лишь небо, скалы и бескрайняя пустота до самого горизонта.
Она чувствовала себя такой маленькой. Никогда еще, наверное, ей не приходилось столь остро ощущать свое бессилие. Несколько часов назад она еще утешалась тем, что каждую минуту слышала отчаянный, неустанный зов Берзадилара. Она и сама пыталась звать его, но, разумеется, безуспешно.
А потом и этот зов внезапно прекратился, наполняя сердце Диадры растерянностью пополам с тревогой. Единственная ниточка, связывавшая ее с миром, оборвалась, и она боялась представить, почему это случилось.
Шли часы, утекали сквозь пальцы минуты, такие долгие и в то же время неуловимые. Сколько времени уже прошло, бесцельного и потерянного, без единой зацепки, безо всякой надежды спасти Илли от смертельной угрозы, нависшей над ней?..
В очередной раз Диадра перебрала в уме все свои перспективы.
Броситься с обрыва вслед за Терлизаном, в надежде, что когда она преодолеет защиту, ей хватит времени на то, чтобы позвать его, а потом он окажется достаточно точным и быстрым — и снисходительным для того, чтобы успеть поймать ее, прежде чем она разобьется о скалы где-то далеко внизу.
Прекрасный вариант. Чистое самоубийство.
Но только — что еще?..
Зов здесь и вправду не работает: в этом Диадра уже успела убедиться. Преодолеть защиту она не может. Уже несколько раз Диадра пыталась мысленно дотянуться до нее, коснуться, прорваться наружу — но не могла ни увидеть, ни ощутить ее. Она даже не представляла себе, насколько далеко были ее границы.
Вздохнув, Диадра опустилась на постель.
В конце концов, ей не оставалось ничего, кроме как пробовать снова.
Иллиандра брела по размокшей, скользкой, покрытой опавшими листьями и иголками лесной почве, уже едва различая, куда идет в опустившемся сумраке. Отчаяние все больше овладевало ею; звуки лошадиных копыт, позволявшие ей знать, что дорога была по-прежнему близко, теперь совсем стихли, оставляя ее одну в мрачной, пугающей тишине леса.
