Сильверсмит (ЛП) - Кларен Л. Дж.

— Ну, а мне твои шрамы нравятся.

Это я хотела сказать ему еще в тот первый день, в Уорриче.

— Если тебе нравятся мои шрамы… — прошептал он, и я почувствовала, как его пальцы скользнули по моей коже. — Тогда пусть все заживает и оставит след.

Горло перехватило, и я поняла, что хочу… должна почувствовать его, хотя бы так. Если это все, что когда-либо будет между нами, кроме дружбы, я все равно хотела запомнить его на ощупь.

— Можно я посмотрю на них? — спросила я, поглаживая ткань его воротника между пальцев. — Можно я… прикоснусь?

Его кадык дрогнул, он сглотнул, но все же кивнул.

Медленно я сняла с него рубашку. С плеч, по рукам, специально чувствуя жар его кожи, поддаваясь этому движению. Он был гладким там, где кожа осталась нетронутой, и шероховатым там, где пролегали шрамы. Я осторожно провела пальцем по бледно-розовой линии, тянущейся через ключицу. Потом коснулась каждого шрама, не просто изучая, как кожа поднималась и проваливалась, а запоминая, как он реагировал. Как он вздрагивал.

От удовольствия, кажется.

Я не спешила. Наслаждалась тем, как тело будто вспыхивало изнутри, как желание отзывалось в каждом нерве. Один шрам, широкий и грубый, пересекал центр его живота, чуть ниже свежих ран. Я задержала ладонь там, потом прижала ее к коже. Он напрягся и шумно втянул воздух.

Когда я попыталась отдернуть руку, испугавшись, что ему больно даже там, — он накрыл мою ладонь своей, не позволяя отстраниться.

— Ты невероятный… — прошептала я, и голос мой дрожал от восхищения.

Он ничего не ответил, но я чувствовала его взгляд.

Потом я коснулась татуировок. Вечных, но гладких.

— Сколько их у тебя? — спросила я.

— Четыреста две.

— И ты собираешься добавлять еще?

— Боги, надеюсь, нет, — ответил он глухо, и голос его потяжелел от эмоций.

Я грустно улыбнулась, не осмеливаясь лезть глубже — туда, где прятались его тайны. Когда он говорил о них, взгляд его становился потухшим, и я не хотела снова ворошить старые раны.

Мой палец остановился на выцветшем розовом следе на его бицепсе. Толстый, неровный, точно не от ножа. Может, от меча… но скорее от огня.

— Это ожог? — спросила я.

— Да, — его губы дрогнули. — Случайность…

Я кивнула и провела пальцем вдоль шрама.

— Из кузницы, — догадалась я. — А какой из них болел сильнее всего?

Я ожидала, что он покажет на шрам на лице — тот, что тянулся от глаза вниз по щеке, но вместо этого он взял мою руку и осторожно положил мои пальцы на раскрытую ладонь своей левой руки.

— Этот? — удивилась я. — На руке?

— На этой руке, — сказал он, чуть приподняв левую. Видя мое недоумение, добавил: — но оно того стоило.

Шрам был старым, но выглядел так, будто все еще болел. Будто то, что оставило его, пробралось куда-то глубже кожи, прямо под душу. Может, именно оттуда его тьма, его ярость, которую ничем не погасить.

Я провела ладонью по его животу, вдоль бока, пока не оказалась у него за спиной.

Горло сжалось. Я видела эти шрамы раньше, то, как они пересекали спину, создавая перекрещенные узоры, но вблизи поняла: его били плетью.

Меня передернуло. Я сглотнула слезы и, чтобы хоть как-то утешить его, хоть чем-то облегчить ту боль, что он когда-то пережил, я поцеловала его спину. Туда, где кожа была грубой, порванной, прямо между лопатками.

Когда мои губы коснулись изуродованной кожи, он выдохнул низко, глухо, сдавленно, будто был удивлен собственным звуком. От этого стона горячая волна пронеслась сквозь меня, из живота вниз, туда, где уже пульсировало желание.

Этот звук. Грубый. Глубокий. Неконтролируемый. Его можно было запомнить. Повторять в голове. Слушать снова и снова.

И вместо того чтобы оттолкнуть меня, он притянул меня к себе, развернул и прижал к груди.

— Элла, — выдохнул он, касаясь губами моих волос. — Моя Элла.

Его голос звучал как просьба и как предупреждение одновременно.

Я прижалась губами к его груди и подняла взгляд.

— Раньше, — прошептала я, — ты сказал, что хочешь, чтобы я узнала тебя. Так вот, я знаю. Я вижу тебя, — пальцами я провела по уголкам его рта, легко касаясь губ. — Когда-то ты был чистым, без шрамов, молодым… пока этот мир не взял свое, но я вижу твое сердце, и оно доброе.

В темноте я едва могла различить его, но тусклый свет одинокой лампы скользнул по его скулам, и на миг осветил боль, навечно отпечатанную на этом прекрасном лице.

— Ты знаешь, кто ты, — продолжила я, — и иногда я завидую тебе из-за этого.

Мой голос дрогнул, будто сам пытался удержать меня от слов, которые я, возможно, не должна была говорить. Слов, что положили бы мое сердце прямо под лезвие его топора.

— Я люблю друзей и семью, которых знаю, но… я всегда чувствовала себя чужой, просто… не на своем месте, и, если честно, я ненавидела себя за это, — я провела пальцами по его бороде, по мягким и грубым волоскам. — А теперь у меня есть ты, и я чувствую тебя так, как не знала, что вообще способна чувствовать.

Он коснулся моей щеки и заправил выбившуюся прядь волос за ухо. Я поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, его борода колола и ласкала одновременно.

— Спасибо, — прошептала я у его кожи, улыбаясь, чувствуя, как губы касаются теплого, живого лица. — За все, что ты сделал. За все, что продолжаешь делать.

Горячий выдох сорвался с его губ и скользнул по моей коже, по шее. Я хотела запомнить это ощущение — его дыхание, его руки, его взгляд. Все. Через несколько мучительно долгих мгновений его глаза опустились на мои губы.

В нем, казалось, пронеслась тысяча битв за считанные секунды. Я пыталась прочесть в его взгляде то, что он не высказал, но не успевала — эмоции сменяли друг друга, как волны.

Тогда я приняла решение сама.

Я поцеловала его нежно, осторожно, едва касаясь губами его губ. Так легко, будто боялась нарушить магию. Я почти не почувствовала его вкус, ведь даже не знала, как правильно целовать, но дрожь удовольствия пробежала по всему телу, когда я ощутила бархатную мягкость его губ и легкое жжение от щетины. Я впитывала его дыхание, хранила тепло между нашими ртами, словно этот миг был последним.

Но он не поцеловал меня в ответ.

Когда я отстранилась и открыла глаза, его веки были закрыты. Горло сжалось, он сглотнул, и каждый его вдох и выдох будто эхом отзывался в моем теле, как если бы мое сердце билось в такт его дыханию.

Он взял мое лицо в ладони, коснулся губами моего лба и прошептал:

— Спокойной ночи, Ариэлла.

А потом развернулся и ушел, оставив меня стоять там — будто ударил в живот сильнее, чем могла бы наша кобыла.

— Почему?… — выдохнула я, едва слышно, дрожащим голосом.

Он уже открыл дверь, но остановился с рукой на ручке. И тогда, прежде чем исчезнуть в темноте коридора, я услышала его хриплый, сдержанный голос:

— Потому что, если начну, уже не смогу остановиться.

Глава 24

Ариэлла

Во сне он целовал меня в ответ. И не только.

Во сне его шрамированные руки были повсюду — на моем теле, внутри меня. Его рот уносил меня в рай, когда касался меня, и казался адом, когда отдалялся.

Когда я проснулась, то задыхалась и не могла пошевелиться, лежа на спине. Я чуть сдвинулась, и глаза распахнулись от тупой, сладкой боли между бедер.

— Доброе утро.

Я вскрикнула и резко села в постели. Я знала, что он вернулся ночью, в полудреме слышала, как скрипит пол под его шагами и двигается стул. Сейчас же он сидел рядом, закинув ногу на ногу, подбородком опираясь на руку.

Узкие, прищуренные глаза смотрели прямо на меня.

— Давно тут сидишь? — спросила я, чувствуя, как пот выступает на затылке.

В его взгляде мелькнула насмешка. Я сглотнула, язык прилип к небу.

— Ты знала, что разговариваешь во сне, Элла?

— Что… — я глотнула воздух. — Что я сказала?

Его губы изогнулись в почти дьявольской усмешке, но он ничего не ответил.