Ульяна Соболева - Шели. Слезы из Пепла
Хотел что-то сказать и не смог. Потому что в голубых омутах дрожало его отражение. На самом дне, расплываясь то ли в слезах, то ли в растаявшем снеге.
Разорвал платье на две части, и оно соскользнуло к ее ногам грязным мешком.
Под уродливым коконом пряталось стройное тело, которое он жаждал с такой силой, что казалось сдохнет от этого невыносимого голода. Молча поднял за талию, заставляя обвить себя ногами, впиваясь во влажные пряди на затылке и сатанея от запрокинутой головы и изогнутой тонкой шеи по которой прошелся жадно приоткрытым ртом, застонал, когда почувствовал ее пальцы в своих волосах.
Лихорадочно потянул тесемки штанов и опустил ее на себя, на вздыбленный, ноющий от боли возбуждения, член. Глаза в глаза с первым толчком во влажную глубину и ревом облегчения, вместе с нарастающим безумием. Набросился на сочные губы, зарычал, почувствовав вкус её дыхания и поцелуй превратился в жесткий акт голодного секса. Брать её рот так же осатанело, как и врезаться в ее тело, впиваясь в волосы, прижимая к себе до хруста в костях. Вот оно безумие и истинное наслаждение. Настоящее. Без примеси фальши, похоть вместе с дикой любовью-ненавистью, которая оголяет каждую эмоцию до крови, до агонии. От боли, тоски и отчаяния до примитивного желания затрахать до смерти, до срыва горла и слёз. Выбить, выдрать из нее другие прикосновения. Мять и рвать на части. Ласкать, кусать, терзать опухшие губы, воспаленные соски, красную от бешеного трения, плоть, чтобы снова врываться до упора и поплывшего взгляда, разрывая тишину собственным голодным рыком.
Они не сказали друг другу ни слова, он целовал каждый сантиметр нежной кожи, а потом с таким же упоением оставлял на ней кровавые полосы от когтей. Под ее стоны, крики, слезы боли и наслаждения. Он уже знал, что прощается с ней и чем дольше смотрел ей в глаза, тем больше понимал, что это конец. Он проиграл самому себе. Потому что игра фальшивая, грязная и убогая. Аш осознал это сейчас, когда не мог остановиться в неконтролируемой жажде обладать ею, дышать ее дыханием, пожирать её боль и одновременно жаждать её смерти. Ненависть убивает не Шели, а его самого.
Опрокинул на шкуры, накрывая собой, снова и снова, не давая передышки и в тоже время не отпуская контроль…Как когда-то. Чтобы дольше быть в ней, чтобы наслаждаться извивающимся потным телом, влагой и соками, жалобными стонами и судорогами экстаза. Слизывать их, ощущать пальцами, губами, языком. Изливаясь адскими, бесконечными оргазмами и продолжая терзать. То останавливаясь, то опять набрасываясь, словно взбесившееся животное, управляя, как тряпичной куклой. Доводя до потери сознания ласками и возвращая в реальность треском рвущейся под когтями плоти и под ее вопли боли, которая отрезвляя её, опьяняла его самого.
Пока наконец-то не положил её на шкуры дрожащую и обессиленную, покрытую его метками и укусами. Лег рядом, закинув руки за голову, глядя на точенную спину с полосами от его когтей. Молчит, слегка подрагивая, а ему невыносимо хочется привлечь ее к себе на грудь и гладить кончиками пальцев серебристые пряди, слыша, как восстанавливается ритм сердцебиения, как выравнивается дыхание. Стиснул челюсти и сжал руку, которую невольно протянул, чтобы коснуться плеча Шели, в кулак
На губах остался привкус ее крови, слез и оргазмов. Горечью и терпким осадком собственного поражения. Понимал, что нужно вышвырнуть обратно к наложницам и не мог. Последние часы перед рассветом. Он хотел провести их с ней. Её участь предрешена в любом случае. Если он погибнет на поле боя, то она от руки охранника, который отрубит ей голову, как только горн Эльфов завоет о победе. А если они победят, то он сделает это лично.
Внезапно полог шатра распахнулся и без предупреждения появился Тиберий. Бледный, с расширенными глазами и дрожащими руками.
— Твою мать! Ты что себе позволяешь?! — Аш быстро накинул на Шели покрывало и резко поднялся на шкурах.
— Гонец из Огнемая, — выдохнул Тиб, — На них напали Эльфы. Город сожжен дотла. Половина жителей мертвы, остальных взяли в плен.
Глава 18
Мендемай погружался в зиму быстро, без переходов. Ураган за ураганом, то снегопад, то ледяной дождь со снежными смерчами и завалами. Со скал неслись смертоносные лавины и подминали под себя близлежащие вишты. Солнце почти не светило, день напоминал нескончаемые сумерки и перетекал в ночь. Холодную, без звезд. Но это лучшее время года для нападения на Тартос. Снег заметал следы, ветер уносил запахи. Эльфы бедствуют зимой, когда все живое вымирает или уходит в низины и остроухие вынуждены спускаться с гор в поисках добычи, когда все торговые пути перекрыты, это не так-то просто сделать. Особенно сейчас, в разгар войны, когда вишты разорены, живой товар не продается и не покупается, Арказар отрезан от торговых путей и находится под полным контролем Аша.
Но во всем есть свои плюсы и минусы. Подступы к скале становятся почти непроходимыми. Отряд легко может сбиться с пути и свернуть к озеру Смерти, искусственно созданному Эльфами, в воды которого постоянно добавляется концентрат жидкого хрусталя. Да и ловушки Эльфов становятся незаметными, те самые ловушки, которые являются скрытыми обрывами в то самое озеро. Аш рассчитывал на то, что отлично выучил местность за пять лет добровольного плена и на то, что при взятии Огнемая проклятые остроухие твари понесли серьезные потери.
От одной мысли о том, что они вошли в ЕГО город, от ярости начинало ломить кости и красная пелена перед глазами становилась черной. Огнемай был его домом. Подаренным отцом еще в детстве. Единственная официальная собственность байстрюка, не имевшего права даже на это. Аш был привязан к городу, как человек привязывается к Родине. Эта любовь впитывается в поры вместе с воздухом, водой и запахами. Именно так любят мать, если бы она была у Аша, и он её помнил. Абсолютно, без причин и выгоды, просто потому что она есть, и не важно, какая. Пусть даже самая отвратительная, уродливая, продажная дрянь, но всё же мать, а её не выбирают, как и Родину. Возможно это тоже часть его человеческой сущности, но город был настолько ему дорог, что Аш мог сдохнуть за него без сожаления и того же требовал от своих подданных.
Город сожгли сами огнемайцы, чтобы тот не достался врагу. Но это мало что изменило — в живых почти никто не остался. Дозор был казнен прямо на площади города, псарни разворочены, рабы угнаны. Мертвецами усыпан весь Огнемай. Лишние рты Эльфам зимой ни к чему, а, значит, пленные будут проданы за копейки или выменяны на продовольствие, а остальные уже зверски убиты.
За каждого из своих Ашу хотелось выпотрошить по сотне Эльфов. Вывесить их кишки, намотанными на столбы, раскромсать на куски. В Огнемае зарождалось новое будущее Мендемая. Это был тот город, где рождаемость демонов превышала таковую в любых других, потенциальное войско, новое поколение, которое могло поднять Огнемай на уровень центрального города Мендемая.
