Екатерина Неволина - Один день тьмы
Я подняла шпагу, уперла ее гардой в землю и наставила острие туда, где находилось мое собственное сердце.
Все кончено.
Скажи «прощай».
Забвения не обещай.
Я знала, что пробить грудную клетку не так легко, но чувствовала, что могу справиться с этим.
«Нет! Не делай этого! Не смей!» — захлебнулась неслышным криком тьма.
Я злорадно улыбнулась. Приятно осознавать, что чьи‑то планы терпят сокрушительное фиаско! Бедняга, она так долго холила и выращивала для себя подходящее тельце — и тут такой грандиозный облом!
«Я подарю тебе власть над этим миром», — зазвучало в голове.
«Он мне не нужен», — ответила я.
«Полина… — около меня стояли двое. Молодая красивая женщина и мужчина с грустными фиолетовыми, как у меня, глазами. Мои родные родители. — Остановись, Полина!»
«Поздно, — ответила им я. — Уже слишком поздно».
Последний взгляд, брошенный на распростертое тело Артура…
Но тут шпага, будто сама собой вырвавшись из моих рук, отлетела далеко‑далеко в сторону и, упав куда‑то за границы вытоптанного пространства, потонула в глубоком снегу. А я оказалась лежащей на земле, накрепко прижатая к ней чьими‑то сильными руками.
— Не смей делать этого! — прорычал Ловчий, отвешивая мне полноценную тяжелую пощечину, от которой моя голова перекатилась набок.
— Отпусти меня! — взвизгнула я, пытаясь укусить его руку.
Мой убийца, мой друг, ставший для меня ближе, чем бывает близок порой возлюбленный, явился, чтобы в очередной раз спасти меня от смерти. Есть ли кто‑нибудь ближе тебе, чем твой собственный враг?…
Мы катались в снегу. Вся одежда давным‑давно перепачкалась и сбилась. Смешанный с чужой кровью снег забивался за шиворот, в уши, в рот… Я дралась так отчаянно, как, наверное, не дралась еще никогда в жизни.
А потом вдруг силы кончились. Совсем. Я прекратила сопротивляться. Легла на снег и закрыла глаза. Мне даже стало все равно: умру я или все‑таки буду жить. Все это стало мне глубоко безразлично, словно это была не моя собственная жизнь, а чужая скучная книга, дочитывать которую у меня не было ни интереса, ни желания.
У меня больше ничего не было.
Пустота поглотила меня и выплюнула начисто обглоданный скелетик. Однажды, давным‑давно, много жизней назад, я видела на берегу моря полузатоптанный в песок, высушенный солнцем рыбий скелетик. Я, наверное, сама стала им.
И вдруг я почувствовала, что кто‑то лег рядом со мной и крепко‑крепко обнял меня.
Он ничего не говорил, ни единого слова, но я вдруг поняла, что он ни за что не отпустит меня. Он дал мне новую жизнь, и я все‑таки его неплохо понимала.
Глава 3
Я сидела перед чистым листком бумаги и медленно водила по нему карандашом. За грифелем тянулись неровные линии, заплетаясь в непонятные узоры. Голова была абсолютно пустой и легкой. Должно быть, я все‑таки сошла с ума, сама не заметив этого. Иногда я слышала голоса. То мягкий, вкрадчивый, словно бархатный, голос, которым со мной говорила тьма, то нежный голос матери, то взволнованный — отца… Были еще и другие. То хором, то поодиночке они звали меня куда‑то. Но я не откликалась. Мне было абсолютно все равно, что они хотели от меня. Даже не любопытно. Поэтому я зажимала уши руками, а потом снова склонялась над бумагой и медленно проводила следующую линию. Когда все пространство заполнялось линиями и загогулинами, напоминающими клубок блестящих откормленных змей, я с отвращением сталкивала рисунок на пол. У моих ног валялась целая куча полностью исчерченных листов.
Иногда приходил Ловчий. Во мне притих даже голод, поэтому на охоту я ходить отказывалась, и Ловчий почти насильно вливал в меня принесенную откуда‑то красную питательную жидкость. Впрочем, когда жидкость попадала ко мне в рот, измененный организм прекрасно выполнял свои функции — зубы удлинялись, а скрывающийся во мне зверь тихо рычал и ворочался. Я отстраненно, хотя не без доли интереса, наблюдала за этим, словно дело касалась вовсе не меня, а кого‑то другого, постороннего, а я была, скажем, скучающим лаборантом, терпеливо конспектирующим результаты идущего эксперимента.
О том, что случилось в Ботаническом саду, мы не говорили.
Я помнила только одно. Когда я пришла в себя после драки с Ловчим, тела Артура на снегу не было. Возможно, с ним произошло то, что и с другими вампирами после окончательной смерти, — он просто рассыпался прахом. А может, и нет. Я долго смотрела на грязный истоптанный снег, пока не поняла, что именно кажется мне странным: на том месте, где упал Артур, лежал лишь серебряный меч. Шпаги старейшины поблизости не было. Я оглядела поляну и без особого удивления отметила, что она и вправду пропала.
Я не думала об этом странном факте, как и не думала об Артуре, когда чертила на бумаге свои путаные линии. Я вообще ни о чем не думала.
Ловчий, ход № 8
— А ты мне нравишься. Ты такой же сумасшедший, как и я.
Тот, кто назвал себя Ловчим, недоверчиво взглянул на рыжеволосую женщину. У нее было белоснежное лицо и пронзительные, словно бездна, глаза. Одетая в алое, на одно плечо, платье и высокие сапоги, выглядывающие из‑под порванного в клочья подола, она казалась самым странным существом, которое он только когда‑либо видел. Он затруднялся сказать, сколько ей лет, но она казалась очень старой и очень‑очень опасной.
— Ты пойдешь со мной, — продолжила она без тени сомнения. Ее медовый голос ласкал, и вместе с тем Ловчий чувствовал в нем сталь и понял, что лучше не возражать ей.
В ту ночь он вернулся с охоты и присоединился к тем, кто стал его собратьями. Он не высоко ценил грубых бахвалящихся бугаев, постоянно лающихся между собой и тем не менее считающих себя стаей, однако иногда одиночество вдруг тугой петлей перехватывало горло, а в груди рождалась странная боль, и тогда он шел к тем, кто считал его своим, молча сидел у костра, слушая чужие, бесполезные для себя разговоры, и понемногу ему становилось легче.
Так бывало уже не раз, но той ночью у костра оказалась она — странная женщина, прекрасная и ужасающая одновременно.
— Кто ты? — спросил он тогда.
И незнакомка рассмеялась, словно услышала что‑то нелепое.
— Твоя королева, — объяснила она, словно несмышленышу‑щенку, и провела рукой по его щеке.
Ее прикосновение, хоть и было холодным, как лед, огнем опалило его лицо. Он вздрогнул и почувствовал, что земля качнулась под ногами.
