Екатерина Неволина - Один день тьмы
Незнакомец медленно вытащил из ножен меч, неярко блеснувший в отраженном свете луны, и, на миг подняв его в воздух в приветственном жесте, двинулся ко мне.
Я видела его впервые, однако не сомневалась, кто передо мной. Рыцарь Лондонского Дома, называемый Мечом патриарха, всерьез готовился вступить со мной в поединок, невзирая ни на разницу в годах и опыте, ни на то, что у меня не было оружия. В своей черной броне, обнаружившейся, когда он распахнул темный плащ, верный сын ночи неумолимо приближался ко мне.
Артур, ход № 8
Она стояла посреди заснеженной поляны, как никогда похожая на заблудившуюся принцессу, а прямо на нее шел рыцарь с обнаженным мечом. Тот, кто забыл, а скорее всего, никогда не знал слова «жалость». Тот, чьим ремеслом уже сотни лет являлось убийство.
— Fight me![9] — крикнул Артур в его прямую напряженную спину, тоже выходя на поляну.
Рыцарь медленно, будто с удивлением, оглянулся.
— Thu, iunga man,[10] — произнес он глухо, словно ожидая, что под его взглядом наглый юнец тут же рассыплется прахом.
— Сначала ты сразишься со мной! Понял, ты, консервная банка! — закричал Артур, вынимая небольшую посеребренную шпагу — действительно раритетную вещь, наделенную особой мощью и хранившуюся в Московском Доме уже не первое столетие.
Они говорили на разных языках, но тем не менее понимали друг друга.
Им обоим больше не требовалось приглашения, и вот оба уже неслись друг навстречу другу. Огромный отточенный меч против тонкой ненадежной шпаги — казалось бы, исход поединка предрешен.
Глядя на сближающихся противников, Полина на секунду закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, Артур еще каким‑то чудом был жив. Он уверенно кружил вокруг врага, заставляя того то и дело взмахивать мечом. Всякий раз Полине казалось, что этот раз будет последним, однако Артур вновь уклонялся от удара, и старый меч с пронзительным свистом рассекал лишь воздух.
Это была незабываемая сцена: настоящий рыцарский поединок на заснеженной поляне, освещенной склонившейся к земле округлой луной.
Артур крутился вокруг своего противника, словно отплясывал какой‑то странный танец. Однако рыцарь был отличным воином, и вот на плече Артура заалела рана, а слетевшие с острия меча капли крови упали на белый чистый снег.
Оба сражались молча, и все вокруг молчало, наблюдая за величественным и жутким поединком: и луна, и деревья.
Сердце Артура стучало в груди пойманной птицей.
Удар, еще удар.
Отпрянуть. Пригнуться. Уроки Лиз и вправду оказались на пользу. Теперь упасть на землю, перекатиться и тут же вновь вскочить на ноги.
С веток на голову посыпался серебряный снег. Меч, тускло сверкнув в свете луны, описал круг, срезав с головы Артура прядь волос.
Надо быть расторопнее. Рана на руке никак не затягивалась. Меч рыцаря тоже был посеребрен. Проклятье! Так и ослабеть недолго.
Артур схватил рукой горсть снега и, швырнув в глаза противнику, попытался нанести удар, однако меч преградил дорогу узкой шпаге, едва не сломав ее.
Опять отступать. Артур споткнулся, снова роняя на снег алые капли крови. Так не годится. Время словно остановилось. Он не знал, сколько уже продолжается этот безмолвный бой. Может быть, целую вечность?…
Снова жадный свист меча, на этот раз у самого уха.
Что там говорит рыцарский кодекс? Чем меньше сил, тем крепче дух. Значит, нужно собраться с духом. Проигрывает тот, кто сдается, кто позволяет себе сдаться.
Взмах — удар, взмах — удар. Рыцарь махал мечом словно ветряная мельница. Сил у него было хоть отбавляй.
Силы покидали Артура с каждой упавшей в снег каплей крови. Плохо. Очень плохо. Нужно что‑то решать, причем немедленно.
Бледная луна на миг подернулась тучами, словно подмигивая ему.
«Пора», — сказал себе Артур.
Выхватив левой рукой из кармана маленький яркий фонарик, он включил его, направив луч света в мертвые глаза своего страшного противника.
Рыцарь вскрикнул и, отшатнувшись, закрыл рукой лицо.
В этот миг Артур, поднырнув под смертельный меч, прямым ударом снизу вонзил серебряную шпагу рыцарю под подбородок — там, где заканчивался ворот доспехов его противника.
Рыцарь на секунду застыл с занесенным над головой мечом. В его стальных холодных глазах вдруг появилось позабытое человеческое чувство: недоумение, щедро смешанное с болью.
Он шагнул назад, запутавшись в черном длинном плаще, и вдруг рухнул на истоптанный в битве снег.
Артур поднял выпавший из руки меч и одним ударом отсек врагу голову.
* * *
Мне казалось, что все происходит со мной во сне. Вот открою глаза — и не будет ничего: ни заснеженной поляны, щедро сбрызнутой алым, ни Артура.
Он стоял над поверженным рыцарем такой красивый, что не верилось. Не бывает таких пронзительных темно‑вишневых глаз, и изысканного изгиба губ, и непокорных волос цвета воронового крыла. Не бывает.
Артур — моя единственная любовь и единственная мечта…
И в этот миг я болезненно‑отчетливо поняла, как жестоко смеется надо мной судьба. Ту старинную серебряную шпагу, что еще торчала в горле моего несостоявшегося убийцы, я уже видела. Я хорошо запомнила эти странные узоры на гарде и похожий на застывшую капельку крови продолговатый темный рубин. Артур сразил своего противника личной шпагой старейшины, своего Отца. Теперь он так же равнодушно убьет и меня… Или не убьет. То, что он сейчас стоит мраморной статуей, подобный собственному изваянию, может означать либо то, что старейшина приказал привести меня живой, либо что Артур еще мечется между чувством и долгом.
Честно сказать, мне было все равно, какой из вариантов окажется правдой.
Я очень устала. Мне надоело висеть в воздухе и служить ценным призом для всякого, собирающегося опробовать на мне свои способности. Надоело — вот и все!
Я была права. Абсолютно права. Я не позволю, чтобы наша с Артуром любовь превратилась в мячик, которым перебрасываются за нашими спинами. Я не позволю стравливать нас и играть на наших чувствах. Я не допущу того, чтобы наша любовь была запятнана. Пусть даже нашими собственными руками.
Настало время выбора. Самое важное для меня время.
— Полина, — он шагнул ко мне, и в этот миг я всем нутром ощутила опасность.
Это чувство уже не раз спасало меня. Я отпрянула, и в тот же миг пуля ткнулась мне в плечо жалящей осой. Глаза застелило алой пеленой гнева и боли.
«Я предупреждала!» — сытой кошкой замурчала тьма.
Я на мгновение закрыла глаза, заглянув в вертикальные зрачки самой древней ночи. Той ночи, что царила над землей, когда та еще не знала солнечного света. Той, что была древнее всего и лежала в основе всего. Эта тьма окутала меня плотным плащом, как заботливая мать.
