Ольга Горовая - Жажда ночи
— Не надо, Михаэль, я хочу подумать, понять то, что узнала, что произошло…, а едва лягу — просто усну, — она едва-едва покачала головой, оказывая ему сопротивление.
Мастер не считал, что ей стоило думать сейчас. Если Рина нуждалась в отдыхе — она получит его. Все остальное несущественно.
Потому его сознание потянулось к ней, доминируя, преобладая, погружая Рину в сон.
Они подумают, обязательно обдумают каждую секунду произошедшего, каждую деталь. Но потом.
А сначала, он обеспечит ей полный покой, и сделает все, чтобы восстановить ее силы.
И у Михаэля имелась идея, как это сделать.
Здесь, вполне, обойдутся несколько суток без них. А смена обстановки и отсутствие проблем, покой разума, который Мастер обеспечит любимой, помогут Сирине быстрее прийти в норму.
Довольный таким решением, он вытянулся на кровати, вдоль ее тела, подпирая голову одной рукой, а другой — обнял уснувшую девушку.
Мастер не собирался отдыхать. Знал, что еще очень долго не сможет закрыть глаза, упуская любимую из своего поля зрения.
Очень давно Михаэль обещал показать Рине Париж. Похоже, пришло время исполнить обещанное.
Всего три часа назад они покинули эту комнату, а ему казалось, что прошло столетие.
Слишком много вместилось в этот промежуток времени. Столько, сколько не случалось с Древним и за тысячу лет, что он уже прожил.
Глядя в ее неподвижные бледные черты, словно отлитые из белого воска, Теодорус проклинал себя за то, что не прислушался к предупреждению Лилии, за то, что отправился на ту чертову равнину.
Ненавидел себя за то, что не растерзал Стефа тогда, когда мог это сделать, и за то, что поддаваясь беспечности Древнего, привыкшего к своей власти и силе, не уничтожил свое создание, едва ощутил, что то — выжило.
Но больше всего, Тео ненавидел себя за то, кем он был.
За те муки и пытки, совершенные им, которые теперь переживала его Лилия.
Так, будто перетекал в пространстве, он подошел к кровати.
Ни один жест, ни одно движение мышц не выдавало того, что Теодорус испытывал.
Вампир делал все, чтобы не совершить ни единого лишнего шага или вдоха.
Он не знал, ощущала ли Лилиана хоть что-то, происходящее в реальном мире или была целиком погружена богиней в иллюзорный ужас его пыток, но не собирался усиливать меру ее страданий своими неосторожными или резкими движением.
Он замер у ложа, зная, что должен сделать, но не имел сил для этого.
Будь его воля, Теодорус сжал бы на ней свои руки так крепко, что никакая сила в мире, никакая стихия не вырвала Лилиану у него.
Однако не мог позволить себе ничего подобного.
Не мог даже коснуться своими губами ее кожи.
Боялся.
Да, испытывал дикий, первобытный ужас при мысли, что она чувствует сейчас.
Ибо Кали была права, никто, лучше самого Тео не ведал, как именно он любил мучить свои жертвы…
Вместо того, чтобы сделать то, что ему так хотелось — Древний осторожно опустил Лили на постель. Так, что каждое его прикосновение и движение не всколыхнуло бы и перышка на поверхности воды.
И выпрямился, глядя на нее.
Если бы Теодорус не слышал стука сердца, он решил бы — что Лилиана мертва. Не мог живой человек, которым она все еще была, оставаться настолько неподвижным и безмолвным. Настолько, что и дыхания не было слышно.
Но Лилия дышала. Ее сердце билось. И от этого стука его собственное сердце — останавливалось.
Сердцебиение его любимой не было ровным.
Оно то частило, словно бы Лилия бежала с неистовой силой, то замирало, пропуская удары, обрушивая на Древнего минуты безмолвия, которые крушили его внутренности и кости, подобно весу многотонных обломков камнепада в горах.
О да… Теодорус знал, что было причиной такого поведения ее сердца.
Знал.
И проклинал себя за это…
Его тьма бушевала и металась внутри, но даже ярость не могла заставить дрогнуть Тео.
Он не был уверен, поможет ли подобная сдержанность, но комфорт Лилианы был важнее всего во вселенной.
Вампир укрыл ее, боясь даже снять грязную, пропитанную кровью, одежду. Опасаясь лишний раз задеть кожу, не имея уверенности, что вся она — не является сейчас оголенными нервами, взрывающимися болью от малейшего прикосновения…
А после, так крепко сжал пальцы, что ногти врезались в плоть ладоней, оставляя на костях кистей глубокие борозды.
Не было более невыносимой пытки, чем знать, что сейчас происходит.
Знать, и быть виновным в этом.
Знать, и не иметь никакой возможности коснуться Лилианы, уберечь ее от этого.
Одеяло мягко легло поверх груди Лили, и Тео отошел от кровати.
Каждый шаг, каждое действие были регулируемы настолько, что ни один из роботов, выдуманных человеком, не смог бы быть более механичным, чем он в этот момент. У вампира была задача, требующего немедленного исполнения.
Он должен был позаботиться о ней. Нуждался в этом больше, чем в крови, чем хоть в чем-нибудь во вселенной.
У Лилианы была разодрана шея. Ее руки представляли собой кровавое месиво. И в зияющих ранках правой ладони сверкали обломки алмаза.
Это не могло не причинять дополнительной муки.
Теодорусу потребовалось лишь пара мгновений, чтобы вернуться назад с чистой тканью и горячей водой.
И пусть внутри его сущность взрывалась, беснуясь, пальцы Древнего были почти невесомыми, материальными лишь настолько, чтобы иметь способ обмыть кожу любимой, избавить ее плоть от этих острых, режущих обломков.
Что ж, древний жрец не обманул его, предрекая в алмазе спасение. Лилиана вложила всю свою силу, всю силу камня, который Тео подарил ей, чтобы призвать Кали. И богиня вернула ему жизнь…
На кой черт?! Такой ценой?!! И даже лишила его возможности ощущать любимую, разделить эту муку с ней!
Пальцы вампира замерли, сжимаясь от гнева и злобы. Но уже через секунду Тео подавил это все.
Он не имел никакого права на гнев. Ни малейшего.
Древний вынул последний кусочек камня и осторожно, бережно обмыл кровь с безвольной руки Лили.
Аккуратно отложил грязную, мокрую салфетку.
И встал, подходя к окну, шторы на котором его Лилия не любила задергивать ночью.
Теодорус уперся в стену руками, не замечая, как пальцы крошат камень. Прижал лоб к стеклу. И попытался сделать вдох.
Его глаза застилала черная пелена ярости. Вампир хотел бы сорвать свой гнев, разгромить все, что попалось бы под руку, разрушить все, что встретилось бы на пути у его тьмы.
Но он никогда не сделает этого. Ничто не нарушить покой и тишину дома. Он укутает их, скроет так, что ни единый звук не ворвется под покров этой тьмы. Воздух не шелохнется в этой комнате.
