Дж. Уорд - Клятва Крови
Если бы он был простым гражданским, то наверняка бы начал швыряться мебелью и сыпать в воздух разными вариациями ругани на букву «Б».
И встречая его, Элиза внезапно вспомнила строчку из сериала «МЭШ»[9]: «Во-первых Винчестеры не потеют, а покрываются испариной. И во-вторых, я не покрываюсь испариной».
Или что-то в этом духе. Нельзя не любить Чарльза Эмерсона Уинчестера III[10].
— Объяснись!
Было несколько вариантов, подумала Элиза. Отрицать, отнекиваться до последнего, но рюкзак висел на ее плече, она была покрыта вездесущими снежинками, и ранее вечером сказала, что останется дома с книжкой. Он не купится, во-первых, и, во-вторых, она сама ненавидела ложь. Второй вариант — пройти мимо, но так нельзя… воспитание не позволяло ей грубить старшим.
Ииииии, оставался последний вариант.
Правда.
— Явернуласьвуниверситет. — Когда отец нахмурился, подавшись вперед, она повторила громче и медленней: — Да, я вернулась в университет.
Отец шокировано молчал, и Элиза изучала его так, словно впервые видела. У него было лицо римского патриция, рафинированные черты доведены до идеальности благодаря хорошей родословной, настолько, что глазами можно видеть его принадлежность к мужскому полу, но мужественность в нем была не кричащей, а скорее тихой и ненавязчивой. Темные волосы, хотя она сама была блондинкой, и глаза бледно-серые, не синие. Но у них был одинаковый акцент, как и осанка, эмоциональный облик и… моральные критерии.
Поэтому да, Элиза чувствовала, что сделала что-то плохое. Хотя она давно пережила превращение, была совершеннолетней, особенно по человеческим стандартам, и не сделала ничего предосудительного, просто провела три часа в библиотеке, изучая курсовые.
— Ты… как ты… как ты посмела… — Отец не сразу смог закончить предложение. — Я запретил там появляться! После набегов я недвусмысленно дал понять, что это небезопасно, и что тебе запрещено там появляться! И это было до…
Элиза закрыла глаза. Он не договорил, потому что это была Тема, Которую Нельзя Обсуждать.
Имя Эллисон не произносили вслух с той ночи, когда им сообщили о ее смерти. Они даже не провели Церемонию ухода в Забвение.
— Так, что?! — потребовал отец. — Что ты скажешь в свое оправдание?!
— Отец, прости, но я…
— Как можно быть такой безответственной! Если бы мамэн была жива, ее бы хватил удар! Как давно это продолжается?
— Год.
— Год?!
В этот момент из задней половины дома примчался дворецкий, словно услышал шум и испугался, что какой-то сумасшедший ворвался в особняк, за который он нес ответственность. Когда доджен бросил один взгляд на ее отца? Он скрылся быстро, как мышь при виде кота.
— Целый год?! — прошипел ее отец, его голос дрожал. — Как ты… как ты обманывала меня? Столько времени?
Элиза сняла рюкзак и поставила между ног.
— Отец, что мне оставалось?
— Сидеть дома! В Колдвелле опасно!
— Но набеги закончились. А когда они произошли, убийцы нападали на вампиров, не на людей. Это человеческий университет…
— Люди — животные! Тебе известно, какой вред они наносят друг другу! Я смотрю новости… пистолеты, насилие! Даже если они не признают в тебе другой биологический вид, ты могла попасть под огонь!
Подняв глаза к потолку, Элиза пыталась подобрать нужную комбинацию слов, которая могла бы все наладить.
— Мы не станем обсуждать это здесь. — Отец понизил голос. — В мой кабинет. Сейчас же.
Когда он ткнул пальцем в сторону открытой двери, Элиза подняла рюкзак и направилась в кабинет. Отец шел по ее пятам, маршируя, и она не удивилась, когда он захлопнул резную дверь, запирая их наедине.
Комната была красивой, в камине потрескивал огонь, оживленное пламя мерцало возле кожаных кресел, первые издания книг расставлены на полках, на стенах висели масляные картины с изображением охотничьих собак, которые отец привез из Старого Света.
— Сядь, — отдал отец тихий приказ.
Она знала, где он хотел ее видеть, и подошла к креслу напротив его стола, опустилась на антиквариат, не выпуская рюкзак из рук. Последнее, что она хотела — чтобы отец забрал его.
Во время их противостояния рюкзак символизировал для нее свободу.
Феликс сел за стол и свел пальцы, словно пытался обрести контроль.
— Ты знаешь, что происходит, когда женщина выходит из дома без сопровождения.
Элиза снова подняла глаза на потолок и старалась отвечать тихо.
— Я — не Эллисон.
— Ты была одна в человеческом мире. Как и она.
— Я знаю, куда она ходила. И, отец, это был не университет.
— Я не стану обсуждать подробности и тебе не советую. Что ты сделаешь — так это поклянешься мне, здесь и сейчас, что больше ты не обманешь мое доверие. Что ты останешься здесь и…
Элиза вскочила с кресла, прежде чем успела подумать.
— Я не могу тратить жизнь впустую, просиживая все ночи дома, нигде не бывая и занимаясь только вышивкой. Я хочу получить ученую степень. Я хочу закончить начатое! Я хочу жить!
Он отшатнулся, казалось, удивленный ее вспышкой. Пытаясь сгладить нарушение субординации, Элиза опустилась на кресло.
— Прости меня, Отец. Я не хотела выражаться так резко, просто… почему ты не можешь понять, что я хочу жить своей жизнью?
— Это не твоя судьба, и тебе это известно. Я был более чем снисходителен к тебе, но это время прошло. Я подберу достойных кандидатов для брака…
Элиза откинула голову назад.
— Отец, я хочу чего-то большего.
— Твоя двоюродная сестра мертва. А во время набегов они лишились своего сына! Ты каждую ночь видишь страдания ее родителей. Ты хочешь для меня того же? Ты настолько меня не любишь, что хочешь обречь на скорбь по единственной дочери после того, как я уже лишился своей шеллан?
Проглотив стон, Элиза уставилась на стол. Предметы на его поверхности… фотография с ней и с ее мамэн в рамке из стерлингового серебра, ручки в подставках, пепельница с одной из его трубок… она знала все это, как свои пять пальцев, вещи, которые всегда были в ее жизни, являлись частью комфорта этого дома, символами безопасности, которую она когда-то ценила, но от которой так хотела сбежать.
— И? — спросил отец. — Ты этого хочешь для меня?
— Я хочу поговорить о ней. — Элиза подалась вперед. — Никто не говорит об Эллисон. Я даже не знаю, как она умерла. Пэйтон приехал сюда и разговаривал с вами троими за закрытыми дверьми… а потом я узнаю, что ее дверь наглухо закрыта, тетя не поднимается с кровати, а дядя выглядит как зомби. Мне не сказали ни слова. Не было Церемонии ухода в Забвение, поминок, только глухой вакуум и всеобщее страдание. Почему мы просто не можем переступить через это и быть честны…
— Речь не о твоей двоюродной сестре…
— Ее звали Эллисон. Почему ты не можешь назвать ее по имени?
Отец еще сильнее сжал свои тонкие губы.
— Не пытайся отвлечь меня от настоящей проблемы. От того, что лгала, подвергая свою жизнь опасности. Произошедшее с твоей сестрой — в прошлом. И это не обсуждается.
Элиза покачала головой.
— Ты не прав. И если ты пытаешься использовать случившееся с ней, чтобы убедить меня, то лучше расскажи, что произошло.
— Я ничего не должен тебе объяснять. — Отец ударил кулаком по столу, от чего подпрыгнула одна из фотографий. — Ты — моя дочь. Одного этого достаточно.
— Почему ты так боишься говорить о ней?
— Закончим этот разговор…
— Потому что считаешь, что она заслужила это? — Элиза чувствовала, как ее начало потряхивать, когда она, наконец, высказала то, о чем думала на протяжении недель. — Никто в этом доме ничего не говорит, потому что вы все не одобряли ее поведение, и тот факт, что она умерла из-за этого, не печалит вас, а только бесит? Злит, потому что вы боитесь очернить свое имя в глазах общества?
— Элиза! Тебя воспитывали не…
— Эллисон уходила по ночам. Встречалась с мужчинами не нашего класса, спала с людьми…
— Прекрати!
— … а сейчас она мертва. Ответь мне, только честно, ты, правда, боишься, что я пострадаю… или боишься потенциального позора для себя и своего рода? Одну опозоренную женщину с трагичной судьбой рано или поздно забудут, но двух? Никогда. Так в этом правда, отец? Если да, то это намного ужасней моего желания закончить образование.
***
Акс ушел из «Ключей» с запахом человеческой женщины на себе. Выходя из зданий, связанных между собой внутренними переходами, он вдохнул холодный свежий воздух, чувствуя, как под плащом от разгоряченного тела исходит жар. С завесы облаков падали снежинки, а город вокруг жил своей жизнью — издалека доносился рёв сирен, приглушенная клубная музыка, шум машин с Северного шоссе.
Он хотел отправиться домой и принять душ, смыть с себя грязь извращенного секса, которая покрывала все его тело, но времени не было.
