Жестокие наследники (ЛП) - Вильденштейн Оливия

Микосы покачнулись, а затем их плоские головы шлепнулись прямо на землю. Я перестала петь, забеспокоившись, что нас ждёт нечто худшее, чем нападение рептилий.

— Амара, продолжай петь.

Я оглянулась на Римо, осознав, что всё ещё прижимаюсь спиной к его спине. Разве мы не должны были бежать? Неужели он сказал что-то одно, а я пропустила это мимо ушей?

Дребезжание началось снова.

— Пожалуйста, — настаивал он.

Мой рот распахнулся, и я издала громкий звук, который никоим образом не был мелодичным. Плоские головы, которые было оживились, застыли. Я изменила объём воздуха, выходящего изо рта. Головы микосов начали дрейфовать, как гроздья мальвы, оседая на землю или на щипы их приятелей.

— Что теперь, Римо Фэрроу? — пропела я.

— Мы всё ещё бежим, но что бы ты ни делала, не прекращай петь. Сначала убери меч. Я не хочу, чтобы ты потеряла его, и тебе пришлось копаться в змеиной яме.

Продолжая свой безумный напев, я сжимала рукоять своего оружия до тех пор, пока оно не дематериализовалось и не растаяло обратно в моей ладони.

— Готова?

— Нет, — пропела я.

Он фыркнул, а затем хлопнул меня по руке. Мы пустились бежать, скользя по трубчатым телам, щипы хрустели под крепкими подошвами наших ботинок. Чудом никто из нас не поскользнулся. Ещё более удивительным было то, что ни один из микосов не отреагировал на то, что его растоптали. Мы добрались до калимбора, когда я запела припев. Римо рывком распахнул бирюзовую дверь, встроенную в основание дерева, и мы ворвались внутрь ствола.

— Подожди. Не закрывай его, — пропыхтела я между двумя куплетами, опасаясь, что мы снова можем оказаться запертыми.

Он закрыл.

— Римо! Что, если она больше никогда не откроется?

— Я бы предпочёл застрять здесь, чем там. Кроме того, мой дедушка — творческий человек. Уверен, что он запрограммировал новый метод пыток в этой камере.

Тем не менее, я высвободила руку из его хватки и попробовала открыть дверь. Защёлка открылась, и петли сработали. Когда раздвоенный язык просунулся в маленькую щель, я захлопнула дверь. Полоска языка упала на бело-розовую круглую плитку, извиваясь, как червяк, а затем свернулась сама по себе. Я затаила дыхание, молясь, чтобы этот кусочек языка не превратился в змею. Или десять.

Римо поместил инертную фиолетовую спираль в клетку под стеклянной крышкой. Я повернулась, чтобы посмотреть, откуда он её взял. Банка, теперь уже без крышки, украшала деревянную столешницу, встроенную в полый ствол. Она стояла рядом с дюжиной других, до краёв наполненных леденцами в радужную полоску, конфетами из золотой фольги, плавающим пастельным зефиром и гирляндами из засахаренных лепестков дрозы. Над банками, на стенах, выкрашенных в тот же жизнерадостный бирюзовый цвет, что и входная дверь, были нацарапаны названия вроде «радужные завитки», «капли солнечного света», «кусочки облаков» и «цветущие сердца». Была ли эта кондитерская построена по образцу той, которая была снесена, чтобы разместить Дусибу? Были ли какие-либо из конфет съедобными или они были украшены драгоценными камнями подделками, предназначенными для того, чтобы соблазнять и разочаровывать?

Я подошла к одной из банок, приподняла крышку и понюхала содержимое. От приторного запаха у меня потекли слюнки. Я сорвала зефирку и положила её на кончик языка, где она растаяла, превратившись в восхитительную лужицу.

— Очевидно, инстинкт самосохранения не врождённый, — проворчал Римо.

— Усыпление орды микосов разожгло мой аппетит.

Поскольку от первой зефирки у меня не свело желудок и не пошла пена изо рта, я схватила ещё две, затем закрыла крышечкой, чтобы они не уплыли.

— Хотя я не уверена, что это говорит о моих певческих способностях, — добавила я между аппетитными кусочками.

Римо не ответил, всё его внимание было сосредоточено на красном шаре, покачивающемся на густых красновато-коричневых водах хрустального фонтана, расположенного в центре магазина. Я понюхала воздух, уловив нотки карамели и шоколада, затем подошла к нему и уже собиралась опустить внутрь палец, когда Римо схватил меня за запястье.

— Я только что съела немного конфет и не упала в обморок, Римо.

Он наклонил голову в сторону бронзовой ряби и красной сферы, которая была не шаром, а яблоком, таким же незапятнанным, какие появлялись в каждом мире.

— Ту песню, которую ты распевала, я презираю почти так же сильно, как это яблоко.

Я попыталась следовать моральным принципам. На самом деле, не старалась. Я размышляла о методе вести себя достойно, но решила не сворачивать с курса.

— Тебе обязательно всегда быть таким мстительным?

— Мстительным?

Его скрытая критика и вид дурацкого яблока испортили сладость, оставшуюся у меня на языке.

— Не бери в голову.

— Я не говорил, что мне не нравится твоё пение; я сказал, что ненавижу эту песню.

Я уставилась на букет гигантских зелёных леденцов на палочке, высыпавшийся из высокой вазы рядом с другой бирюзовой дверью.

— Как думаешь, куда ведёт эта дверь? Снова наружу?

Широкая стена из темно-синей ткани, пахнущая потом, суглинком и мужчиной, мешала мне разглядеть дверь.

— Не меняй тему.

— Я бы предпочла не распространяться о моём умении очаровывать микоса, которое, очевидно, не очаровывает тебя.

— На самом деле ты слышишь только то, что хочешь услышать. Я повторяю: Я. Ненавижу. Песню.

Надеялся ли он, что его резкий тон поможет мне понять? Я прекрасно понимала это и без того, чтобы ему приходилось имитировать дроида.

Переняв его тон, я ответила:

— Мне. Не. Нравится. Тоже.

— Тогда зачем ты попросила чёртова диджея играть её всю гребаную ночь?

Я моргнула.

— Ты был там?

Его челюсть покраснела. Я не думала, что он был так сильно смущён, как раздражён тем, что я не заметила, что он был частью моего окружения лусионага.

— Я в жизни не просила его играть её всю ночь. Я просто сходила и сказала ему, что она была ничего, — я заправила прядь волос за ухо, вздрогнув от жжения. — Пока он не начал проигрывать её снова и снова. Тогда я подумала, что песня раздражает, — помолчав, я сказала. — Извини, что пропустила твоё присутствие.

— Всё в порядке, — судя по голосу, он был не в восторге от этого.

— Ты был в клубе ради развлечения или по работе?

— Развлечения. Пока не появилась ты.

— Ух, ты. Спасибо.

— Это не… Я имел в виду, что если я не на дежурстве, но в твоём присутствии, я внимательно слежу за потенциальными рисками.

— Надо было пойти в другой клуб в ту же секунду, как увидел, что я приехала.

Тишина громко повисла между нами, прежде чем он сказал:

— Да. Надо было.

— Почему ты этого не сделал?

Его адамово яблоко дёрнулось.

— У тебя из уха течёт кровь.

Я посмотрела на свои кончики пальцев, покрасневшие в том месте, где я прикоснулась к ране, и потёрла их друг о друга. Моя кровь приобрела цвет охры, а затем отслоилась.

— Ну? Почему ты остался?

— Потому что это был новый клуб, и я хотел посмотреть, из-за чего весь этот ажиотаж.

Имело смысл. Что не имело смысла, так это то, насколько разочарованной заставляла меня чувствовать себя причина, по которой он околачивался рядом.

Прежде чем он смог уловить мои любопытные и сбивающие с толку размышления, я обошла его и направилась к дальней двери.

Когда я потянулась к ручке, он добавил:

— И потому что я не доверяю человеческим мужчинам рядом с тобой. Они окружают тебя роем. И это ещё хуже в клубах, под воздействием алкоголя.

— Они не окружают меня роем.

— Потому что твоим охранникам поручено держать их подальше.

— Ну, было бы неплохо, если бы они перестали это делать, — фыркнула я. — Я не какой-нибудь беспомощный ребёнок. Я могу сама о себе позаботиться. Как ты любишь мне напоминать, я — Трифекта.

Я приоткрыла дверь на крошечную щелочку, достаточную, чтобы заглянуть за неё и убедиться, что земля за ней — твёрдая древесина… Хорошо, мы не возвращались наружу и тут не кишит змеями.