Дракон проснулся (СИ) - Чернышова Инесса

Я совсем запуталась в тех сетях, которые вились вокруг меня. Зачем я нужна милорду Рикону? Поразмыслив, сошлась на том, что всему виной моё королевское происхождение.

Служба в сокровищнице рано или поздно истечёт, а жена, состоящая в родстве с правящей семьёй, позволит возвыситься тому, кто только что выполз из небытия.

«Тебя всё равно выдадут замуж, почему бы не за него? Он вовсе тебе не противен. Признайся», — шептал внутренний голос, и я с ним спорила до следов ногтей на ладонях от сжатых в кулак пальцев. До пылающих щёк и ноющей груди, в которой шевелилось что-то похожее на влечение.

Он меня преследовал, он был почти несвободен, но при желании мог разорвать помолвку. Конечно, я никогда никого не полюблю, и всё же если на то воля Богов, почему бы не заключить союз с тем, кто хотя бы не будет мне неприятен физически?

И возможно, только возможно, я даже научусь получать удовольствие от брака. Удовольствие,о котором все говорят шёпотом, а в присутствии девиц замолкают.

— Ох, госпожа, а я что услышала на кухне-то! — Берта вернулась, торопливо поставила поднос с печеньем и молоком на комод, и подбежала ко мне, всплеснув руками. Уселась рядом, заглянула в лицо, по-матерински проверив, нет ли жара, а сама знай, рассказывает: — Все, понятно, замолчали, когда пришла, но уже услышала. Всех нас приглашают в дом Лаветт на званый обед и прогулку, праздник у них там какой-то, а я сразу подумала про вашего ухажёра.

— Не говори глупостей! — произнесла я слишком поспешно.

— Госпожа моя, вам нечего стыдиться! Что бы там ни говорили, вы совсем невиноваты, когда ваша матушка спросила меня в письме, я ей прямо так и ответила.

Берта поняла, что выпалила лишнего, и поймав мой взгляд, зарделась, тут же перевела разговор на предстоящий праздник, и что теперь милорд Рикон не сможет подойти ко мне, не в присутствии же невесты он станет оказывать мне знаки внимания!

— После того как я отвергла его подарок, не станет, — ответила я, уже думая, что надо немедленно написать отцу. Ещё не хватало, чтобы он считал, что я сама провоцирую ухаживания чужого жениха!

Впрочем, так оно и будет. Женщина всегда виновата.

А Берта тем временем говорила и говорила о том, что мне и вправду не помешает развлечься, что сидеть взаперти вредно для цвета лица, а я по глазам я видела, что она думает лишь о себе и будущих танцах. «Тыквенный суп» пригласит свою даму, и они смогут весело провести время.

— Ах он ещё вздумал прийти к вам с безделушкой, не стоящей и золотой монеты, — хихикнула та, кто занимала сейчас мои мысли.

— Может, мне не дозволят идти, — выразила я сомнение и улыбнулась воспоминаниям. Милорд Рикон принёс довольно ценную вещь, но я превратила её в пыль. Так ему и надо!

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, хотелось увидеть его, посмотреть, как он выдержит унижение, показать всю холодность натуры, на которую только способна, а в этом мне равных не было. С другой, я боялась, что меня не пригласят, и я сойду с ума от ощущения, что когда-то всё это уже было.

Ночью просыпалась от видений, в которых мы с милордом Риконом танцевали и флиртовали. Это доставляло удовольствие нам обоим.

И звали тогда меня иначе, и мир был другим. В эти моменты, лёжа без сна и с сильно бьющимся сердцем, я почти верила в то, что он крылатый демон, посланный Двуликим, чтобы наказать меня.

Требовалось ясность, но как получить её, если наши взгляды больше не пересекутся? Если мы больше не скажем друг другу ни слова?

Поэтому я почти обрадовалась, когда на следующий день в дом бургомистра пришло приглашение. Бал в честь помолвки леди Оливии Лаветт и её жениха состоится на будущей неделе.

2

— Что ты делаешь, Дэниел? — руки Оливии легли мне на плечи, когда я сидел за столом в библиотеке, рассматривая в свете магического шара испорченную булавку.

Не ту, что всегда носил в кармане, завёрнутую в платок, другую. Я хотел преподнести подарок, но не удалось

Булавку же, подаренную Герантой, приходилось таскать собой. Чтобы не украли. И не воспользовались моей слабостью.

На это заклинание сокрытия уходила часть моего Дара, и я восполнял сосуд силы с помощью Оливии. И с помощью Ниары, когда мы общались.

Просто перекидывались парой колкостей, а я ловил себя на мысли, что каждый раз, как она смотрит на меня, я всё больше хочу о ней узнать. О ней, о Ниаре, не о Геранте.

— Думаю.

— О ней?

— Верно, — врать мне было лениво.

— А обо мне думаешь? — раздражение девушки скрылось под маской кокетства. — Надеюсь, это предназначалось Ниаре Морихен.

Я отложил булавку, и Оливия тут же схватила ей, повертела в руках и с разочарованным фырканьем вернула коробочку на стол.

— Не нравится? — спросил я, внимательно наблюдая за её красивым холёным лицом, в котором проступило что-то отвратительное, словно Оливия унюхала свежие экскременты. Или увидела голову на обеденной тарелке, как на собственной картине.

— Эта стекляшка.

— Ты ещё рисуешь? — перевёл я тему, чтобы больше не видеть безумный блеск её глаз.

Она уже подтвердила то, что я знал и так: в булавке, которую вернула мне Ниара, не было магии, не было никакой ценности. Ниара на моих глазах за несколько мгновений превратила драгоценную безделушку в сломанную игрушку для девочек.

— Покажи мне свои картины.

На какое-то время после нашей связи в них стало меньше мрачной больной фантазии.

— Тебе интересно? — живой огонёк в голубых глазах снова вернул им девичью теплоту живой души, готовой жить и чувствовать, любить и быть любимой.

— Интересно, — кивнул я, схватив её за руку и запечатлев на тыльной стороне ладони робкий поцелуй.

Живое проявление нежности и теплоты, которого она не знала ранее, всегда оказывало на Оливию действие, подобное поливу увядающего цветка. Я не был садовником, не мог оценить Оливию по достоинству, но мне льстила мысль о том, что благодаря мне племянница Лаветта становится дальше от пропасти.

Грело и другое — возможно, когда-то я смогу рассказать Ниаре, что спасал беднягу от безумия. Женщины любят спасителей, даже если их сердца сотканы изо льда.

А сейчас Оливия оживилась и повела меня в сад, в уголке которого и устроила свою мастерскую. На мольберте, накрытая полинялой, но чистой тряпкой, находилась её работа. Незаконченная, о чём Оливия громко сообщила и попросила не судить строго.

— Я рисовала из головы.

Это настораживало. Голова у Оливии не безупречна, я не раз предлагал писать с натуры, например, цветы, клумбы, хоть закаты или море, но мои предложения остались без ответа.

Оливия медленно потянула за край холстины, и картина открывалась по фрагментам.

На тёмно-розовом закатном фоне появилась голова зверя, увенчанная короткими извитыми рогами, из полуприкрытой, слишком длинной пасти вырывался пар, окутывавший длинные усы. Я видел такие у рыб, живущих на краю света, как свидетельствовали картинки в библиотеке «Острого Пика».

Тело коротковатое, короткопалое, изломанное и неестественно изогнутое, вызывало улыбку, но я сдержал её. Оливия никогда не видела Дракона в истинном обличье, ей были простительны некоторые вольности.

—А это я, — скромно потупилась девушка, и только тут я заметил цветок в передней лапе зверя. Белая, распустившаяся роза на длинном стебле удалась Оливии лучше прочего, но листья её увяли до срока.

Картина меня впечатлила. Именно тем, чем оттолкнула бы в других обстоятельствах: словно не взрослый рисовал, а талантливый ребёнок, пробующий улететь в фантазиях за горизонт, но ему не хватает элементарного знания. Внутреннего видения, когда смотришь не глазами, а сердцем.

Роза в лапах зверя должна была обозначать различия между прекрасным, что всегда находится в плену чудовища, и уродливым, однако я видел лишь больной цветок, который зверь жалеет и не даёт ему увянуть совсем. Не решается бросить на обочину, как сделал бы на его месте каждый.

Даже внешне не похожий на зверя. И никто бы не осудил, и я сам бы такого человека понял.