Марина Суржевская - Тропами вереска
И на миг все исчезло: и демон, и воющая нечисть, и Омут. Только мы остались. Правда, Шайтас от этого лишь разозлился, распахнул крылья, заслоняя собой моего суженого, не позволяя мне на него смотреть.
— Отпусти его! — взмолилась я. — Обещал ведь не трогать, если я в Омут приду!
— Так я его не звал, сам явился, — бросил демон. — Следом за тобой в Омут бросился. Ни жизнь, ни душу не пожалел, лишь бы ведьму спасти!
— Отпусти ее! — побелевшими губами выкрикнул Ильмир. — Отпусти Шаиссу, демон, все что хочешь отдам!
— Не вздумай! — крикнула я. — Отпусти служителя, слышишь, Шайтас! Отпусти его!
Нечисть замолкла, прислушиваясь. Пригнулись к земле демоны, опустили морды волкодлаки, укутались в перепончатые крылья упыри. Склонились к земле маки, сомкнули свои лепестки, и каменные столбы засеребрились. И натянулась между мной и Ильмиром золотая нить, свернулась узлом, а после вспыхнула в дегтярном небе чистой и яркой звездой.
— Истинно любящие… — пронеслось над войском мрака, и завыли тоскливо звери темноты. И было в этом плаче что-то такое, что сжалось на миг мое сердце, пожалела я их.
— Отпусти, демон! — прохрипел Ильмир. — Отпусти ее…
— Отпусти… — прошелестело эхо, подхватил ветер, провыла нечисть.
— Никогда! — зарычал Шайтас. — Моя ведьма! Моя! Навсегда моя!
— Права не имеешь, — я вскрикнула, а из-за черных столбов выступила сгорбленная и сухонькая старушка. А за ней — целое полчище духов стояло. Свет нашей звезды позволил им найти дорогу в Омуте.
— Бабушка! — протянула я ладони. Но она лишь мельком мне улыбнулась и вновь обратила гневный взор на демона.
— Не имеешь ты права их пленить, Шайтас! Их души чисты и свободны, и тебе не принадлежат! Все слова и обещания ты обманом и силой вырвал, ничего тебе не отдано добровольно. Душа Ильмира очистилась от зла любовью всепрощающей, понимающей и вечной. А душу Шаисы тебе вовек не пленить. Ворота она не открыла, любовь сохранила и согласие свое тебе не даровала. Свободны они от Омута и твоей власти.
— Не отпущу ведьму! Моя! — все человеческое исчезло из облика демона, и стал он зверем — крылатым и рогатым, красноглазым. Оскалился, повернул ко мне голову. — Моя!!! Шаисса…
— Не твоя она, — твердо оборвала бабушка и ударила по земле клюкой. И от сухой деревяшки поползла в нашу сторону тропка, и пробился сквозь мертвую землю вереск. Розовый, белый, вишневый — закипели тугие соцветия, поплыл над Омутом медовый аромат, закружил голову, открывая ворота миров. Но лишь для нас с Ильмиром. Потому что ходить тропою вереска демонам не дано…
Я лишь успела оглянуться в последний раз на бабушку, и моя ладонь коснулась ладони суженого.
Омут растворился, затянутый вересковой дымкой, блеснули яростно глаза Шайтаса. Он смотрел на меня сквозь миры, ждал. Но я отвернулась и вложила ладонь в руку Ильмира.
Миг, и взвились вокруг нас костры срединной ночи, окружили смеющиеся люди, словно и не было ничего. А через поле уже бежали Таир и Леля, и гасли звезды, сменяясь ранней зарей.
Ильмир вздохнул и прижал меня к себе, крепко так, по-настоящему, сжал в объятиях, как сжимает мужчина ту, что боится потерять больше всего на свете.
— Никому я тебя не отдам. Никогда. — сказал он.
И я поверила.
Эпилог
Карелия, двухтысячные…
С Ольгой я попрощалась на заре и теперь корила себя, что не проводила лично, отпустила, поверила ее смеху и веселым уверениям, что сама справится, не впервой. Но все же места здесь дикие, непроходимые. И на ее машинке-малютке не доехать. Транспорт ходит лишь до ближайшего городка, а сюда, вглубь карельских лесов можно добраться лишь на вездеходе. Или пешком. И хотя сестре не впервой по местным лесам пробираться, я слегка волновалась.
Но в этот раз Леля приехала не одна, привезла с собой вихрастого парня с глазами цвета неспелого крыжовника. И я удивилась. Сестра знает, что гостей я не жалую, да и мало находится охотников лезть в карельскую чащу, в гости к такой нелюдимой и странной родственнице. Да и сама Ольга предпочитает здесь отдыхать, а не устраивать романтические посиделки. Она, как и я, любит этот дом, стоящий на отшибе, смотрящий окнами на зеленое озеро и лес, окруженный, словно стеной, мшистыми валунами да вековыми стражами-елями. Говорит, что здесь она дома. Но жить предпочитает в городе, дышать там дождем и туманами, а потом сбегать от каменных мостовых и шумных проспектов сюда. И спутников с собой никогда не брала. Поэтому я на парня смотрела внимательно, хоть и удивленно. Но то, что видела, мне нравилось, и, пожалуй, понятно было, отчего Лелька его решилась привезти в этот дом. Было в вихрастом и смущенном пареньке что-то правильное, настоящее и глубинное. Что-то, что позволяло сказать, что дом его примет, и этот лес примет, и даже Леля когда-нибудь, возможно, тоже примет.
Сестра, как обычно, стоило зайти под сень этих сосен, растеряла свою обычную веселость и проказливость, и сделалась молчаливой и задумчивой. И вместе с тем — спокойной. Парень, представившийся Артемом, посмотрел ей вслед удивленно, потому что Лелька сбросила на пороге походный рюкзак, похлопала по бокам Теньку и ушла на задний двор, где была неприметная калитка.
Я же лишь усмехнулась.
— Ну, идем, Артем, потчевать буду, — позвала гостя в дом. — Меня Еленой зови.
— А Оля куда? — не понял паренек.
— С лесом поздороваться, — серьезно ответила я, глядя в зеленые глаза и гадая, как воспримет мои слова. Рассмеется? Или фыркнет презрительно? Но нет, Артем лишь кивнул понятливо.
— Это правильно, — он стянул с головы трикотажную синюю шапку, помял в руках и закинул голову, восхищенно разглядывая макушки синих сосен. — Я тоже хочу… поздороваться…
— Так иди, — откликнулась я. — Не задерживайтесь только, у меня обед стынет. Выход там.
Я махнула рукой и ушла в дом, скрывая улыбку. Хороший парнишка. С душой. Если они с Лелей поладят, то и мне спокойнее будет. Все же болит сердечко за младшенькую, хотя Ольга и смеется, что это за меня переживать надо. Но я свою дорогу давно выбрала, и сворачивать с нее не собираюсь. А выбрав путь жить легче, спокойнее.
Из окошка кухни было видно, что парочка стоит на берегу, смотрят на лес и озеро, держатся за руки. Я улыбнулась. Тень тявкнула, требуя угощения, и я потрепала собаку по голове.
— Глядишь, и на свадьбе погуляем, — пробормотала я задумчиво. — Хорошо, правда?
Тень вновь тявкнула, соглашаясь со мной. Или просто напоминая, что солнце к зениту ползет, а бедная овчарка, денно и нощно несущая службу, все еще не кормлена! Я рассмеялась, налила Теньке молока. Та тыкалась мордой почти в кувшин, повизгивая от счастья и колотя хвостом.
— Фу, подожди! Тень, да стой ты! Разольешь все! Нет, ты не овчарка, ты кошка подзаборная! За молоку и душу свою собачью продашь!
Но Тенька лишь с удвоенной силой бросилась к миске, так я лишь в сторонку отошла. Удержать здоровую псину, что вымахала размером с крупного волка, мне было не под силу.
Нагулявшись и наздоровавшись с лесом вернулись студенты, и по румянцу на щеках обоих я догадалась, что «приветствия лесные» переросли во что-то более интимное. И вновь скрыла улыбку. Лес шумел ласково и добродушно, знать, одобрил, принял. И поцелуи под сенью разлапистых елей уж точно связывают крепче, чем штампы в паспортах и другие глупости. Здесь сплетаются человеческие души навсегда, накрепко. И этот лес всегда остается где-то внутри, у самого сердца, и всю жизнь напоминает, хранит тепло этого самого первого поцелуя, согревает в непогоду…
— Есть хочу страшно! — с порога закричала сестра. — Тень, куда ты растешь, ты лошадь, а не собака! А это кто?
Леля повесила на крюк у порога куртку, сбросила ботинки и уже стояла возле старой деревянной клетки, блестя любопытными голубыми глазищами.
— Кто-кто, — проворчала я. — Сама не видишь?
— Вижу, что ворона! — отозвалась Ольга и сунула палец сквозь прутья. Птица встрепенулась и попыталась его клюнуть. — Ай! Кусается!
— А ты ее не трогай, — посоветовала я, доставая из приземистого старинного комода бабушкины тарелки и расставляя их на узорчатой скатерти. — Ей и так досталось, крыло сломано, летать уже вряд ли сможет, лишь скакать по земле. А тут еще ты пальцы суешь. Любая клюнуть захочет!
— Бедненькая, — тут же прониклась жалостливая Ольга. — Совсем-совсем не сможет?
— Не знаю. Я ее лечу, но птица уже старая, и крыло неправильно срослось. Если сломаю вновь, боюсь, ворона не выдержит. А так оставлю — не взлетит.
— Ой, не надо ломать! — испугалась Леля.
— Птице без неба тяжело, — тихо сказал Артем. Он стоял в углу, словно не решался зайти, комкал в ладонях свою синюю шапку. — Хуже, чем гибель, наверное.
Я посмотрела на паренька искоса. Понятливый.
Артем присел, расшнуровал свои походные ботинки со сбитыми носами, пристроил их в углу. Куртку с заплатками на локтях повесил на крюк и бочком прошел в кухню. Заплатки были не новомодными, как делают на дорогих вещах, имитируя поношенность, а самыми настоящими, что прорехи прикрывали. На черном носке парня виднелась дырка, и студент старательно поджимал пальцы на ногах, пытаясь ее скрыть. Мы с Лелей слаженно сделали вид, что не заметили. Я вручила Артему нож и кивнула на стоящий у окошка столик.
