Керрелин Спаркс - Такая долгая ночь
Остин отскочил назад.
— Хотя бы чуть-чуть попробовать… — Она ощерила зубы.
— Стоп! — Дарси прыгнула между ними. — Памела, ступайте на этаж прислуги и… перекусите чего-нибудь. Вам сразу станет легче.
— Для вас — леди Памела, если угодно, — фыркнула вампирша, злобно сверкнув глазами, и, повернувшись, зашагала прочь.
Дарси испустила вздох облегчения.
— Адам, пойдемте со мной. У меня в домике при бассейне есть аптечка скорой помощи.
Он угрюмо посмотрел на нее.
— Это лишнее.
Она перевела взгляд на операторов.
— Ребята, возвращайтесь в бильярдную. Леди Памела будет готова к продолжению съемки, как только перекусит.
Операторы направились на выход.
— Идем.
Дарси протянула Остину руку, но он попятился.
Она нахмурилась.
— Пожалуйста, пойдемте со мной.
Он отвел глаза в сторону. Ему было больно видеть ее. Как можно было оплакивать ее смерть, если она то и дело возникала перед ним живая?
— Пустяк. Вы ведь не несете ответственности за колотые раны, верно? Вспомните контракт.
Дарси хмыкнула.
— Верно, но я бы предпочла, чтобы ты не страдал.
Слишком поздно. Он уже страдал от сильнейшей душевной боли, с которой имел несчастье столкнуться впервые в жизни.
— Сюда.
Она кивнула в сторону домика у бассейна.
Нехотя он последовал за ней. Проходя мимо бассейна, бросил взгляд на джакузи. Проклятие!
Она посмотрела на него с беспокойством:
— Вы с леди Памелой вели странный разговор.
О продолжительности ночей? Что именно волновало Дарси: что он знал о вампирах? Или о ней? Все и без того складывалось хуже некуда. Она позволила ему несколько раз себя поцеловать. И на каком, интересно, этапе их отношений она собиралась сообщить ему, что является бессмертной?
— Я пудрил ей мозги.
Брови Дарси поползли вверх.
— Зачем? Или вдруг захотелось выиграть конкурс и денежный приз?
— Меня деньги не интересуют. На самом деле я уже перестал понимать, зачем я здесь.
Дарси открыла дверь в свою временную обитель.
— Я думала… — Она на мгновение зажмурилась. — Наверное, я ошибалась. В жизни часто приходится расставаться с иллюзиями.
Она думала, что интересует его? Да так скорее всего и было, пока он не узнал чертову правду. Он вошел в домик.
Большая комната представляла собой комбинацию кухни и гостиной. По углам стояла белая плетеная мебель с подушками, украшенными тропическим рисунком. Бумаги Дарси лежали на кухонном столе. Накануне ночью он проник сюда и установил над входной дверью: миниатюрную камеру, но пока еще не использовал. Меньше всего хотелось ему видеть, как Дарси пьет кровь или впадает в мертвый сон.
— Сюда. — Она прошла, на половину крохотной кухоньки, все оборудование которой состояло из холодильника и микроволновой печи, и включила над раковиной воду. — Тебе нужно промыть палец.
Он сунул руку под холодную струю.
Она протянула ему полотенце.
— Что-то не так. Я это чувствую. Ты даже не смотришь на меня.
Он пожал плечами и вытер руку.
— Ты и вправду не одобряешь женщин, которые носят брюки?
— Мне безразлично. Просто сказал леди Памеле то, что она хотела услышать.
Дарси напряженно нахмурилась.
— Ты это всегда делаешь? Говоришь женщинам то, что они хотят услышать?
Он бросил полотенце на кухонную стойку.
— Мне пора идти.
— Нужно наложить повязку.
Дарси открыла аптечку.
— Не беспокойся! Это сущий пустяк.
Дарси вскрыла упаковку бинта.
Он не знал, когда увлекся ею, что она бессмертная. Но она-то знала. И должна была его остановить.
— Давай палец.
Он отступил.
— Лучше дай мне бинт.
Она бросила бинт на стол.
— Отлично. Бинтуй сам.
— И забинтую. — Он помогал себе левой рукой.
— Я тебя не понимаю. — Она сердито посмотрела на него. — Ты постоянно задаешь мне вопросы и говоришь так, как будто тебе заранее известны ответы.
— Ты все это придумала.
— Разве? Да ты же без конца твердил, что я должна довериться тебе. И вот теперь, когда я почувствовала, что могу это сделать, ты норовишь уйти в сторону.
— Я не ухожу, — процедил он сквозь зубы. — Я все еще здесь.
— Ты даже не смотришь на меня, не прикасаешься ко мне. Что случилось?
Он закончил возиться с бинтом.
— Ничего. Я… решил, что ничего у нас не выйдет.
— Ты решил? А у меня нет права голоса в данном вопросе?
«Нет, потому что и тебя нет».
— До свидания. — Он направился к двери.
— Адам! Зачем ты так поступаешь со мной?
Он остановился у двери и оглянулся. У него сжалось сердце. Глаза Дарси наполнились слезами. Он заставил ее плакать. Но ведь бессмертные не плачут!
Она подошла к нему.
— Раз ты называешь себя экстрасенсом, скажи, что я сейчас чувствую?
По ее щеке скатилась слеза, пронзив его сердце ледяной сосулькой.
Он отвел взгляд.
— Я не могу.
— Неужели не чувствуешь? Или не хочешь признать, что причиняешь мне боль?
Он поморщился.
— Прости.
Остин бросился к лестнице, но вдруг понял, что не в состоянии увидеть сейчас и других вампиров. Тогда он свернул в оранжерею, чтобы побыть в одиночестве. Остин сел на скамейку и уронил голову на руки. Как мог он признаться, что причиняет Дарси боль? Бессмертные не чувствуют боли. Они не плачут. И не смотрят на тебя так, как будто ты разбиваешь им сердце.
Господи помилуй! Как со всем этим разобраться? Если она страдает от боли, значит, она все же смертная? А если она вампир? Его работа в ЦРУ состояла в том, чтобы истреблять этих гадов.
Загадка не из легких. Знать бы все это раньше. Он мог бы сделать свое сердце твердым как камень и избежать встречи с ней. Тьфу! Какой же он дурак! Его же предупреждали, что она из вампиров. Она и сама пыталась оттолкнуть его поначалу, но он ведь шел напролом. Она не виновата. Он упрямо отказывался смотреть фактам в лицо, потому что повиновался голосу сердца.
Он полюбил вампиршу.
Дарси закрыла дверь домика и, дрожа всем телом, прислонилась к ней спиной. Ей было трудно дышать, и ноги не держали. Колени подогнулись, и она сползла на пол, покрытый зеленым ковром.
Он сделал ей больно. Наверное, она влюбилась в него. Или в его пылкие речи. Опытный волокита обычно говорит женщинам то, что они хотят услышать. Сукин сын!
И она клюнула. Ей было так холодно, так одиноко и так плохо все эти четыре года, что она запала на первого же мужчину, предложившего ей тепло и любовь. Из ее глаз покатились слезы. Дарси смахнула их рукой. В ней нарастала ярость. Как смеет он теперь отворачиваться от нее? Разве не он вчера сказал, что только глупец может отпустить такую женщину? Выходит, Адам — глупец, по его же собственным меркам.
