Два дня до солнца (СИ) - Комарова Марина

В глазах ― горькая злость на самого себя. Каракурт — не человек. Не хватает силы. Не хватает воли. Не распускается каракурт-цветок, черный с кровавыми росчерками на лепестках.

За спиной слышатся тяжёлые шаги. Сердце парня сейчас выпрыгнет из груди. Так может шагать только дитя горгон. Камнечеловек, который заберет всё, даже такую ущербную жизнь, как у него…

― Выходи, ― послышалось с улицы, и Чех вздрогнул, выныривая из видения.

― Выходи…

Чеха было не надо долго просить, он понимал: зов совсем близко. Поэтому не сидел на месте. Встает, подхватывает куртку, обувается и выскочил на лестничную клетку.

Нет, не отсюда ― с улицы. Чех пролетел со второго этажа вниз, выбежал из подъезда, повертел головой по сторонам, пытаясь определить, откуда исходит зов.

― Быстрее…

Чех практически побежал, свернул направо, ещё раз направо ― здесь частный сектор, маленький магазинчик, аптека и отель. Пробежал несколько метров и понял: зов исходит оттуда, где стоит костел. Даже среди ночи его стены белели так, что не пройдешь мимо.

И снова послышался стон-зов, а затем… поступь, от которой дрогнула земля.

Чех миновал аккуратно выстриженные кусты, где обычно сидели отдыхающие, и притормозил у входа. Чуть в стороне сгорбилось существо, едва-едва напоминающее человека, в паре шагах от него маячил каменный лев, молочно-белый, такой сильный и прекрасный зверь. За львом стоял высокий мужчина в черном плаще. Его белые волосы спускались на плечи, а исходящий от него холод чувствался даже относительно теплой осенней ночью.

Мужчина быстро обернулся, почувствовав Чеха. Тот, не двигаясь, чуть прищурился. Миг ― в глазах, светлых, как всполохи молний над адом, он различил пропасть.

― Здравствуйте, Данила Александрович, ― произнес Чех одними губами. ― Давно не виделись. Какой прелестный у вас котик.

Лев оскалился и зарычал, но ему на холку тут же положили ладонь.

Данила Александрович Камнеград ― херсонский Городовой вышел на ночной обход.

Чех сцепляет пальцы в замок, выныривая из воспоминаний. Вечно этот Городовой таскается с подарочком Одноглазого. Последний как-то был в Херсоне, так ему понравилось, что решил сделать Городовому приятное ― взял и оживил каменного льва, лежавшего у фонтанчика кафе. Данила Александрович со львом теперь не разлей вода.

Тогда удалось договориться ― убедить, что частично обратившийся в человека Азамат полезнее живым, чем кормом для каменного льва. И все было не зря: Азамат оказался умён. Да, он просил защиты. Но в то же время предлагал Чеху возможность прятать. Прятать всё, что нужно, чтобы никто не нашел.

Учитывая, что народ каракуртов до сих пор скрывался от камнелюдей, это было очень дельно. Что-что, а прятать они умеют.

Чех не прогадал, заключив с Азаматом сделку. Кроме отличных паучьих хранов ему принесли в дар часть силы каракуртового народа. Да такой, что Городовым теперь сложно перечить.

Азамат косится на него:

― Корона Юга всегда показывает на большие проблемы, да?

Чех качает головой:

― Нет, что ты. Какие же большие… огромные, Азамат. Просто огромные.

Некоторое время они молчат.

Корона Юга появляется сама, вырастая из реальности, вытягивая соки из прошлого и будущего, обертываясь настоящим. Её нельзя сделать… Только если бы собрались самый великий Создатель, мыслящий нечеловеческими масштабами, и не менее великий Лепщик, способный сминать пространство и время как космическую глину. Но и этого было бы недостаточно.

Корона Юга показывает, где ждать новую беду. Красный камень ― Одесса, синий ― Николаев, желтый ― Херсон. Камни ― административные центры. Металл ― всё Северное Причерноморье и Приазовье, кусочек Бессарабии. И чем ярче горит камень, тем хуже дела.

Азамат некоторое время молчит, натягивает на искривленную кисть рукав, пряча костяной нарост на запястье.

― Что делать с Короной? ― хрипло спрашивает он.

― Беречь, ― коротко отвечает Чех. ― Как зеницу ока.

Азамат кивает. Не нужны слова, чтобы было ясно: он всё понял.

Они сидят ещё некоторое время, болтая о мелочах. Потом парень встает, вежливо прощается и направляется в сторону дюка де Ришелье.

Чех ещё некоторое время дышит прекрасным вечерним одесским воздухом. Смотрит на великодержавную каменную государыню.

― Ну что, София Августа Фредерика, ― произносит он одними губами. ― Начинается всё самое интересное.

Точнее, началось. Ровно в ту минуту, когда позвонил Ябо и сообщил, что у его Создателя проявилась Корона Юга.

Чех встает со скамейки и, засунув руки в карманы, поднимается по Екатерининской. И правда, время проехаться в Херсон и заглянуть Антону Шуткачу в глаза. Возможно, тогда получится разглядеть, что именно там увидел чокнутый бог вечного фейспалма?

Глава 19. Сладко-сладко

Тот, о ком скоро узнает Дмитрий Мороз

Наше время

Вечер настолько хорош, что хочется идти медленнее, просто дышать звенящим воздухом, смотреть, как солнце золотит крыши домов… и даже Дан Ярасланов, который остановился возле цветущей вишни и, задрав голову, наблюдает за жужжащими пчелами, прекрасно вписывается в картину городского умиротворения.

Вытрясти из него толком ничего не получилось, как я ни пытался. Мне просто сказали:

― Узнаешь.

Не очень, конечно, понятно, но однозначно намекнули, что стоит подождать.

Дан протягивает руку и касается ветки. Несколько лепестков срывается под дуновением ветерка и падает ему на волосы.

Надо же… Языческий Лель, который решил надеть современную одежду и выйти на улицы среди простых смертных. Само очарование и грация, дитя прекрасной Лады. Ровно до того момента, как повернется в профиль ― тогда сразу видно, что во взгляде нет ничего от Леля. Обманываться сейчас ― самое глупое, что можно делать.

Но эти вишневые лепестки всё равно здорово смотрятся в прядях цвета степного ковыля. В новую историю обязательно впишу такого персонажа, совершенно несносного, но харизматичного до одури.

Нравится мне происходящее или нет, но сложно не признать: на Дана Ярасланова хочется смотреть. Он умеет притянуть взгляд и внимание.

― Ты на меня так смотришь, что я начинаю опасаться за свою честь, ― хмыкает Дан и отпускает ветку.

Я закатываю глаза:

― То есть только за это?

Он поворачивается и усмехается уголком губ.

― Ну как сказать…

― Впишу тебя в роман, ― внезапно говорю чистую правду. ― Почему должен страдать один я? Пусть читатели тоже пострадают.

― Только ты уж со мной побережнее да поласковее. Чтобы со счастливым концом, ― лениво бросает он и направляется вниз по улице.

― Какие пошли капризные и требовательные прототипы персонажей, ― бормочу я, следуя за ним.

― Когда персонажу хорошо, то и автору приятно, ― замечает Дан. ― Мы пришли.

Заходим в прохладный подъезд и поднимаемся на второй этаж. Я с интересом осматриваюсь, потому что раньше никогда тут не был.

Дверь открывается.

― Заходите, ― доносится мужской голос, Дан ступает через порог первым.

Я делаю шаг следом, но внезапно чья-то ладонь ложится на мои глаза.

― А тебе не туда, ― обжигает ухо шепот.

По лицу словно пробегает огонь, я вскрикиваю от боли. Кто-то с силой дергает меня назад, земля вылетает из-под ног, в воздухе появляется запах горелой плоти и металла.

― Антон! ― голос Дана звенит страхом, но меня тут же вышвыривает куда-то, оглушая и сминая невидимыми руками.

Я успеваю только схватить воздух ртом, вцепиться в руку, закрывающую обзор и рвануть вниз. Резко оборачиваюсь и… теряю дар речи. Кругом огонь. Много огня ― трещит-горит-ярится, тянется ко мне пылающими языками, чтобы окутать со всех сторон и сжать в по-настоящему жарких объятиях.

Только вот сквозь пламя я вижу узкую улицу. Справа ― дома, слева… замковая стена.

Минуточку… я ее видел. Видел! Именно она была в воспоминаниях Дана. А это всё…