Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

Я замираю, в легких почти не осталось воздуха, и тогда течение тащит меня сначала вниз, а потом в сторону. Я наблюдаю, как клубок из голов, плавников и хвостов свивается в нескольких метрах от меня, и понимаю: первая тварь остановила вторую, чтобы та не отняла у неё добычу. Воздух на исходе, мне нужно на поверхность. Когда я выныриваю, рев толпы оглушает.

Первой я вижу Одетт: она всё еще в ложе, прекрасная в этом багровом платье, рука протянута ко мне, взгляд решительный, но полный ужаса. Я продолжаю плыть изо всех сил, почти у цели; но одна из голов вырывается из общей свалки. Я вижу, как что-то останавливает её, как и раньше. Она врезается в невидимую стену, визжит, и тут же подлетает еще одна голова. Обе застывают в нескольких сантиметрах от меня, пытаясь пробиться снова и снова.

Еще несколько метров, и я буду в безопасности… Еще несколько метров и… Третья голова устремляется мне навстречу, и на этот раз она подбирается ближе. Похоже, твари, раздраженные, перестают драться между собой. Обе освобождаются, бросаются на меня, и в магии Одетт, должно быть, происходит сбой. Я чувствую неминуемую катастрофу. Чувствую, как её магия дрожит, словно плотина, готовая прорваться, и тогда Одетт принимает решение.

Она ломает одну из этих шей. Не в силах сдержать их всех, она ломает кости одной из тварей; второй, чья чешуя более тусклого, пепельно-синего цвета. Остальные головы визжат, но замешательство длится недолго, и, не понимая, откуда исходит угроза, они кидаются ко мне. Одетт ломает вторую шею, которая безжизненно падает в воду, поднимая легкую волну. Прежде чем дракон успевает среагировать, она делает то же самое с третьей и четвертой головой, и тварь уходит под воду. В качестве предупреждения она ломает одну из шей первой твари, и та вопит от ужаса.

Публика перестала кричать, онемев от такого зрелища. Моя рука хватается за край бассейна, когда и эта тварь исчезает, возвращаясь в глубины. Ничего не слышно, кроме далекого стона — крика, в котором смешались ярость и угроза, — когда я поднимаюсь на ноги. Ноги дрожат, и я стараюсь этого не показывать.

Вода стекает на пол, заливая мрамор лужами, пока я поднимаюсь по ступеням платформы. Шаг за шагом я удаляюсь от воды, пока передо мной не оказывается церемониймейстер, разинувший рот и лишившийся дара речи, а рядом с ним — король Илуна, Эгеон. Пока я иду, он смотрит на меня с непроницаемым выражением лица, сидя на своем троне, пока я не отвешиваю поклон, больше похожий на насмешку, чем на дань уважения, и не опускаюсь на одно колено. Я смотрю ему в глаза, с вызовом. Но как бы я ни старался, холод чудовищный, и я не могу унять дрожь в конечностях.

— Теперь его величество будет слушать?

Эгеон — король еще молодой. Ни морщинок вокруг глаз, ни в уголках рта. Волосы, аккуратно зачесанные назад, черные и блестящие, как его элегантные одежды. Однако в его темных глазах есть что-то совсем не молодое: хитрый, почти древний блеск, когда он перестает смотреть на меня и… поднимает голову. Я понимаю, что он ищет, когда прослеживаю за его взглядом. Одетт. Он ищет Одетт. Она отвечает ему взглядом без колебаний, раздраженная и яростная. Король снова переводит глаза на меня и, не позволяя лицу выдать хоть какую-то эмоцию, подзывает рукой церемониймейстера. Тот наклоняется, чтобы король мог шепнуть ему на ухо, и спустя несколько мгновений объявляет:

— Учитывая странные обстоятельства, имевшие место во время испытания, и то, что очевидно: воину из Эреи была оказана помощь, его величество король Эгеон требует повторения.

Я сжимаю кулаки и снова встаю. Мне стоит огромных усилий сделать это, но я отказываюсь оставаться перед ним на коленях. Публика ахает — скорее с восторгом, чем с удивлением, — поняв, что получит шанс увидеть еще одно такое же шоу.

— Итак, претендент, Кириан из Эреи, из дома Армира, капитан Волков и…

Он не успевает закончить. Его слова превращаются в крик, когда невидимая сила швыряет его назад; вопль, который обрывается при падении в воду. Публика кричит, и я вижу тот самый миг, когда Эгеон понимает, чьих это рук дело: он поворачивает шею и смотрит наверх. Однако он ничего не успевает увидеть, потому что внезапно всё погружается во тьму.

Словно кто-то задул единственную свечу в комнате. Все огни гаснуть, остаются лишь змеящиеся узоры, видимые сквозь открытый потолок. Но и это длится всего пару секунд, так как исчезают и они. Чернота абсолютная, как тогда в деревне Сулеги. Я сглатываю. И каждая секунда тянется вечность.

Раз. Два. Три… Никто не смеет крикнуть. Тишина первобытная, чувство, укоренившееся в глубине каждого из нас, кто находится здесь; чувство, которое велит молчать в ожидании ужаса или надежды на свет. Слышен лишь далекий плеск, и я предполагаю, что это вынырнул церемониймейстер. Надеюсь, это был он. Затем я чувствую поток воздуха рядом с собой, легкое и деликатное движение.

Сначала я вижу её. Это единственное, на чем поначалу могут сфокусироваться мои глаза, и, думаю, так происходит со всеми. Это не случайность. Одетт появляется здесь, внизу, и позволяет свету возвращаться постепенно, начиная с неё самой, с её образа, к которому теперь прикованы все взгляды. На ней платье, созданное, чтобы перехватывать дыхание: алые ткани льнут к телу, оставляя открытыми живот и бедра сбоку. Вокруг рук — два черных браслета, вытатуированных на коже, сплетенных из цветов и лоз, что кажутся живыми. То, что на ней надето, совершенно не подходит для северного холода, но она носит это так, словно это не имеет значения; словно над Одетт не властны ни холод, ни капризы погоды.

Покров черноты медленно рассеивается, возвращаются зажженные свечи, жаровни и огни северного сияния. Зрители шепчутся. Церемониймейстер ползет по ступеням бассейна, слишком напуганный, чтобы встать на ноги. Эгеон пристально смотрит на Одетт. Теперь его лицо выдает эмоции. В нем есть что-то трудноописуемое: любопытство, переплетенное с жадностью; с амбициями.

— Паладин Королевы Королей прошел испытание и теперь будет выслушан, — говорит Одетт, не дрогнув.

Эгеон наблюдает за ней молча. Он опирается на трон, чтобы подняться, и заговаривает впервые. — Она жульничает, угрожает жизни моего двора и моей собственной. Что мешает мне приказать казнить её? У него сильный, звучный голос, в котором есть что-то мягкое, несмотря на внушаемую им жесткость.

Одетт и бровью не ведет. — А что мешает мне казнить вас?

Сдавленный вздох тех, кто был достаточно близко, чтобы услышать это, заполняет всё вокруг. Король Девин в своей ложе перегнулся через перила и потрясенно наблюдает за сценой. Эгеон выглядит не рассерженным, а заинтригованным. Проходят две секунды, три… пока он, кажется, взвешивает свои варианты.

— Я знаю, зачем вы пришли, — объявляет он, чуть громче. — Король Девин из Нумы изложил мне свои желания, которые, я полагаю, совпадают с желаниями королевы Друзиллы из Сулеги и Королевы Королей. Я знаю, что вы хотите, чтобы Илун вступил в войну.

— Мы хотим, чтобы Илун защитил свою землю, защитил Волков, — говорю я. — Эта война неизбежна. Она случится с вами или без вас, и результат определит судьбу всей Земли Волков… примете вы участие или нет. Если мы победим, мы будем свободны, если проиграем — Львы завоюют и уничтожат всё. На этот раз не будет места сопротивлению, нам не позволят восстать снова. Они уничтожат любой след нашей идентичности. Вырежут все благородные семьи, включая детей. Разрушат храмы, сожгут книги и покончат с искусством. А хиру пожрут всю магию.

— На протяжении веков было много войн, — отвечает Эгеон тем же властным тоном. — Падали и возвышались короли, чертились границы новых территорий, забывались имена королевств, и за всё это время Львы ни разу не дошли до Илуна. Мы в безопасности за горным перевалом, за морскими ледниками, за Урсуге, что охраняют наши воды и пожирают тех, кто подходит слишком близко.

Урсуге. Вот кто эти твари.

— Львы могут захватить Сулеги, Эрею и Нуму. Но до Илуна они не доберутся, — заканчивает он.