Карина Демина - Искры гаснущих жил
Риг и Ригер. Братья из Темной ртути. Близнецы, столь разительно непохожие друг на друга. Риг высокий, молчаливый и задумчивый. Он нетороплив и даже скуп, что на слова, что на мысли, которые порой занимают его так, что Риг теряет тему беседы. Он талантлив, безусловно, но нерешителен во всем, что касается собственных идей. И каждую новую мусолит долго, облепляя собственными пустыми сомнениями, пока не превращает в нечто нежизнеспособное.
Ригер же за каждую идею цепляется, спорит до хрипоты, до пены, отстаивая ее право на жизнь. И берется воплощать тут же, на месте. А когда не получается — с первого же раза не получается никогда — он впадает в тоску, правда, недолгую. Все его эмоции быстры. Ригер, темноволосый, всклоченный и привычно-неряшливый, бурлит, легко впадая в гнев, остывая, тут же проникаясь раскаянием по поводу собственной несдержанности. Он многословен и в чем-то бестолков, но…
…в работе с огнем Ригер становится иным, холодным, собранным.
Чуждым.
Могли бы?
Риг? Однажды справился со сворой пустых страхов и довел идею до воплощения? Но чего ради… справедливости? Корысти?
Брокк перевернул монету.
Выгода?
Риг не так богат, но все знаю, что давно и безнадежно влюблен. В кого? Тайна, которую Риг хранит столь же рьяно, сколь государственные секреты. Но ясно, что девица эта — не для него… или же шанс есть, если Риг сумеет воспользоваться?
Ригер азартен не в меру. И время от времени проигрывается. В такие дни он появляется в лаборатории поздно, непривычно раздраженным. От него несет перегаром и дешевыми духами — проигрыши Ригер предпочитает отмечать в борделях средней руки…
Проигрался? И кто-то, скупив долговые векселя, вынудил Ригера сотрудничать?
Версия ничем не хуже остальных.
Олаф из сурьмяных. Зеленоглазый насмешник, который воспринимает работу, как игру. Он молод и талантлив, и прекрасно о том осведомлен. Честолюбив? Пожалуй, что нет. И правила ему в тягость. Он нарушает их, но… границы Олаф чувствует, что с людьми, что с правилами.
Мог бы?
Этот, пожалуй, не ради места, но из азарта, желания доказать собственную силу…
Проклятье!
Брокк поднялся в раздражении и монета, выскользнув из пальцев, упала, покатилась меж досок паркета.
Деньги. Честолюбие. Любовь… и азарт.
Кэри, встав перед зеркалом — а зеркало в ее новой комнате было огромным — рассматривала себя. Занятие это не сказать, чтобы было таким уж увлекательным, но… что с ней не так?
Лицо. Длинное такое. Худое. И подбородок узкий. Некрасивый? Кэри не знала. Ямочка вот имеется. Кэри закрывала ее пальцем и вновь открывала. Обыкновенный, если разобраться, подбородок. И губы тоже, разве что чересчур пухлые. Кэри растягивала их в улыбке, сжимала, выпячивала, поворачиваясь то левым, то правым боком к своему отражению. Но ведь не настолько они большие, чтобы вызывать отвращение. Щеки… их в дамском журнале советовали щипать, чтобы вызвать естественный румянец. И Кэри старательно советам следовала, вот только появлялся не румянец, но красные пятна вроде сыпи.
Жуть.
Нос… нос у нее курносый. Может, в этом дело? В курносости нет и тени благородства… а глаза и вовсе желтые. Брови опять же над переносицей срослись, и пусть бы даже это почти незаметно, но Кэри-то знает! Она трогала ниточку белых волос, искоса поглядывая на щипчики и набираясь решимости.
Быть может, без этой ниточки она станет чуть более… привлекательной?
Или бессмысленно и пытаться?
Потянув за белую прядку, Кэри вздохнула. Волосы у нее жесткие, непослушные. Горничная вчера два часа вымачивала их в особом патентованном растворе, который обещал исключительный блеск и устойчивость прически, а потом еще час накручивала на специальные косточки, на которых пришлось спать. После такого сна началась мигрень, наволочка пропиталась раствором и приклеилась к голове, косточки пришлось отдирать, но стоило провести щеткой по локонам, чтобы придать, как написано было в инструкции, вид естественный, как локоны исчезли.
Она вытянула шею, и отражение поспешило показать, насколько эта шея тоща и некрасива. Ключицы торчат. И плечи острые. Да и вся Кэри, целиком, какая-то угловатая, нелепая, со слишком длинными ногами и руками.
Выродок, одним словом.
Вздохнув, Кэри показала отражению язык и от зеркала отвернулась.
Шла вторая неделя ее замужества, и Кэри была вынуждена признаться самой себе, что она, наверное, все-таки ужас до чего некрасива. Иначе почему первый жених от нее сбежал, а нынешний, уже не жених, но супруг, всячески сторонится?
Еще тогда, в день нелепой ее свадьбы, он одарил Кэри взглядом, в котором смешались раздражение и насмешка. И эта его вежливая холодность…
— Леди, будьте так любезны не мешаться под ногами, — передразнила его Кэри, потянувшись к платью, серому и скучному, как и прочие, перебравшиеся в этот дом из дворца. — И вообще сделайте вид, что вас не существует!
Зануда.
И педант.
Ни разу к завтраку не опоздал. А уж выглядит… костюм на нем, надо признать, хорошо сидит. Галстук всегда завязан идеально. Рубашки белы… тоска.
— Доброе утро, леди, — Кэри застегивала пуговки на лифе. Пуговок было ровным счетом шестьдесят четыре, крохотных, обтянутых серым скользким шелком. И каждая не спешила попасть в петлю. — Погода сегодня отвратительная. Неправда ли? Ах, неправда… солнце…
Солнце и вправду выглянуло, робкое, блеклое, оно пробралось в старый изрядно запущенный сад, и вычертило белые дорожки на стеклах. Свет разлился по подоконнику, коснулся обоев, некогда нарядных, но ныне несколько выцветших в какой-то сероватый оттенок, словно бы запылившихся.
Комнаты, отведенные Кэри, были велики и… унылы.
Старая мебель со скрипучим креслом. Широкие его полозья успели оставить след на паркете, и сам он с возрастом побурел, пошел пятнами, а у окна и вовсе поднялся. Паркет натирали мастикой, и он лоснился, но сохранял стойкий аромат старого отсыревшего дерева.
Этот запах роднил его с мебелью, вычурной и массивной, чья гобеленовая обивка приобрела неприятный сальный блеск, а золотые нити потускнели. Пожалуй, дом, в котором Кэри выпало жить, был едва ли не старше прежнего, и столь же брюзглив, недоволен. Он чувствовал хозяйку и спешил ей жаловаться, но…
Что ей делать с этими жалобами?
Расправив складки на юбке, Кэри вернулась к зеркалу.
Гризетка, ничего другого и не скажешь. И может, конечно, оно и к лучшему, но… кто бы знал, до чего ей скучно замужем!
Часы, массивные, словно шкаф, пробили девять. И Кэри, мазнув пальцами по лакированному их коробу — жуть до чего хотелось внутрь заглянуть, потрогать посеребренные шишечки-грузики и кружевные изящные стрелки — покинула комнату. В доме царила привычная уже тишина.
