Константин Аврилов - Я, ангел
Приложив очередную тряпочку к впалой груди и немедленно отшвырнув, Тина почесала кота, устроившего лежку на уголке кровати.
– Мотька, ты на что уставился, бандит? – спросила она, посмотрев сквозь Тиля.
Ангел подмигнул, дескать, не выдавай тайну. Кот благородно сожмурился.
Расследование, чем занималась овечка без присмотра, не обнаружило серьезных проступков или того, за что бы следовало выписать штрафных. Подопечная держалась в рамках. Ну, буркнула что-то матери и тетке через дверь. Разве за это надо наказывать ангела? Он ведь не нянька. Обидно, честное слово. Правилам не обучили, крыльев не дали, а колоду навесили. Как тут быть ангелом.
Пожалев себя, таким образом, Тиль заглянул в варианты. В ближнем показалось мало хорошего, наверняка на пару тысяч штрафных. Но другие беспокоили серьезно. Явно просвечивала такая неприятность, что штрафных могло не хватить. Хуже всего, что в последнем – маячила пустая чернота.
Швырнув на пол очередное платье, Тина взяла следующее. Она была спокойна, как закаченный таблетками человек, счастливо не знающий будущего. Только ангел видел, что может случиться.
Усмирив начало паники, Тиль принялся за дело. Подойдя вплотную так, что ее локоть проходил сквозь него, крикнул в левое ухо:
– Останься дома! Приказываю остаться! Нельзя ехать!
Кажется, нарушил Первый закон, овечек нельзя ограничивать, надо по-другому.
– Прошу остаться! Предлагаю остаться! Советую остаться!
Мотька с интересом следил за ангелом, но Тина ничего не услышала.
– Как некрасиво подсматривать за голой девушкой, кот. В прошлой жизни случайно не был бабником?
Ангел пробовал кричать в другое ухо, орал в лицо, шумел в затылок, но овечка не реагировала и не чувствовала тревогу. Все старания предупредить оказались напрасными. Зато она выбрала платье: маленькое черное, доходившее до колен и сразу взрослившее лет на пять. Протиснувшись, овечка разгладила ткань на бедрах, поправила грудь и сделала с тканью что-то, что умеет любая женщина.
Раньше Толик обожал валяться на кровати и смотреть, как они наряжаются. В этом было что-то магическое и волшебное, куда более волнующее, чем раздевание, таинственный ритуал спален и альковов, крохотная щелочка в тайный мир женщин, в которую дозволено заглянуть мужчине. В одевании женщины больше соблазна, чем в обнажении. Этот закон вывел он. Но Тилю было не до изысков, пока овечка глуха к голосу ангела.
Шелковая коробочка вспыхнула брильянтовой гроздью. Колье изумительно подойдет к черному платью. Но подарок матери отправился под кровать. Из тумбочки появилась крохотная шкатулка, а в ней горел красный камень на тонкой цепочке. Бережно надев украшение, Тина прижала кулон к груди. Тиль знал: последний подарок отца. Но лирика мало трогала. Надо найти вход, проникнув как-нибудь в ее сознание.
Напрягаясь изо всех сил, тужился и пыхтел. И тут молодой ангел сделал неприятное открытие: ему нет доступа к мыслям и чувствам овечки. Видеть досье, варианты, мозги и кишки – пожалуйста. А чтобы проникнуть в мысли – глухой заслон. Как же работать? Как же направлять, если ничего нельзя! Горе отчаяния, одним словом.
Повернув морду к ангелу, павшему на кровать, Мотька подмигнул, словно утешал, предлагая не падать духом.
В жизни и постели Толик счастливо избежал гадкого испытания бессилием. Тилю досталось сполна. Оставалось наблюдать.
И было за чем.
Кот с ангелом уставились на маленькое чудо. Уложив волосы, подмазав лицо и надев Prado на точеной шпильке, гадкий утенок, заморыш и недоросток, превратился в обольстительную женщину. Преображение было стремительным. Но это была его овечка. Такой тип женщин Толик слишком хорошо знал. Нет, они не источали ядреную сексуальность, от которой выворачивались мошонки, никто бы не назвал их красотками. Брали другим: магнитным взглядом, который подчинял и завораживал, вертел и крутил мужчинами, как вздумается. Тиль сразу определил редкий тип: скромная хищница. Она не столько хороша, сколько опасна. Природная сила обострялась наглым вызовом девственности: попробуй-ка получи. Такой коктейль может свалить кого угодно. От горы мужских трупов спасало лишь то, что Тина еще не осознавала, какое влияние может оказывать по-женски, полагаясь на силу воли и характер.
Для чего она сберегла непорочность, ангел доподлинно не знал. Судя по досье, шансов для решительного шага во взрослую жизнь было предостаточно. Но всякий раз, по особому капризу, Тина выскальзывала из разгоряченных рук. Множество кандидатов были жестко продинамлены, кое-кто получил разбитый нос, а некоторые, самые ретивые, болезненную травму рабочего инструмента. Девчонка непременно вырывалась у края.
Завершив сборы, она подхватила клатч, потрепала кота по холке и направилась в гараж. Ангел разрывался между желанием предостеречь и невозможностью это сделать. Пока он мог совсем немного: оседлав Мусика, держался рядом со сверкающей ракетой спортивного «Мерседеса».
Водителем овечка была ужасным: ехала без правил, подрезала и не утруждалась переключать скорости. Все, кому не повезло оказаться на дороге, разлетались в стороны, огрызаясь гудками, но пропускали сумасшедшую девицу. Тиль старался не замечать, с каким удивлением пялятся на него коллеги, передвигавшиеся на крышах или капотах, и быстро привык, когда встречная машина проскакивала сквозь него. Не смотрел на дорогу, забыл про перышко, целиком погрузившись в варианты: надо свернуть на первый, там был шанс, но она упорно двигалась по последнему. Не сворачивая.
В ночной темноте ангел пытался изобразить привидение или хоть завалящий призрак, чтобы напугать или заставить дрогнуть сердце, но то ли ему не полагалось являться воочию, то ли не умел, во всяком случае, Тина ничего не заметила. Вот ведь овца упрямая.
В бешеной гонке они добрались до центра Москвы.
Ресторан, носивший имя скромной европейской столицы, сверкал наглой роскошью. Заведение, в котором в недалекие времена можно было вкусно поесть и много выпить, превратили в закрытое царство. Сюда не ходили гурманы, чтобы оценить тонкости поварского искусства, не заглядывали влюбленные парочки, чтобы устроить романтическое свидание, и не забегали клерки для быстрого ланча. Потому что вкус и кухня были не главными. Куда важнее для гостей было показать: они могут устроить банкет тут. Мрамор стен, шелк портьер, кожа кресел и позолота посуды были важнее еды. Здесь не принято было спрашивать, сколько стоят блюда, показывалась стопка денег, и требовалось, чтобы все было на высшем уровне. Вкусам тех, кто в юности не мог позволить лишнего мороженого, а теперь не мог придумать, что бы еще купить, был поставлен мавзолей чудовищный глупости. Но клиенты уходили довольными.
