Марина Ефиминюк - Бесстрашная
Дверь в кабинет отворилась, замер звук чужих шагов.
Я перевела ледяной взгляд с гравюры на фигуру судебного заступника, за спиной которого неожиданно маячил Ян. Кажется, мой бывший помощник удивился больше, увидев меня в хозяйском кресле, нежели сам владелец особняка.
Наши взгляды с Кастаном скрестились, и от них веяло ледяным холодом.
— Ян, вы не оставите нас? — спокойно попросил Стомма таким тоном, что моего робкого напарника, вспоминавшего о безрассудной смелости только в моменты наивысшей опасности, как ветром сдуло.
Дверь сдержанно закрылась, и мы остались наедине. Не откладывая объяснения в долгий ящик я продемонстрировала собственную гравюру, перенесенную на плотную матовую бумагу. В ответ он показал одну из карточек, хранившихся в шкатулке Чеслава Конопки.
— Кто будет первым задавать вопросы? — изогнула я брови.
— Для начала пересядьте на диван, — потребовал Кастан.
— Верните содержимое моей сумки.
Не уступив друг другу ни пяди, мы оба остались на своих местах. Он — перед дверью, словно неугодный гость, а я — за хозяйским столом.
— Так кто первый? Уступите даме? — вымолвила я с иронией.
— Катарина, откуда у вас эта шкатулка? — немедленно последовал вопрос.
— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит?
Кастан кивнул.
— Он передал мне шкатулку, и вчера нам с Яном удалось выяснить, что Жулита была не единственной жертвой Конопки. В течение пяти лет на Горбатом мосту наложили на себя руки пятнадцать девушек и один юноша. Похоже, перед смертью они все состояли в любовной связи с послом. Я не дознаватель, но даже мне заметна закономерность. — Я усмехнулась. — Вам не кажется, что Чеслав Конопка походит на одержимого коллекционера? Только собирает он не фарфоровые статуэтки из ограбленных домов, а человеческие смерти.
После недолгой паузы я заявила:
— Теперь ваша очередь. Откуда у вас моя гравюра?
Кастан бросил на меня испытующий взгляд, словно в уме просчитывал, стоило ли рассказывать мне правду, полуправду или вовсе соврать.
— Прозвище «ночной посыльный» вам о чем-нибудь говорит? — наконец вымолвил он, и я выпрямилась в кресле.
— Что вы сказали? — Ярость стремительно сменилась на странное отупение, а из головы вылетели абсолютно все мысли.
— Ночной посыльный по моему поручению собирал ваше досье. Я и прежде часто пользовался его услугами, чтобы достать информацию для судебных дел.
Каждое его слово ранило, словно острая заточка, и боль отдавалась во всем теле.
— Остановитесь! — Перебив поток признаний, я вскочила с кресла и, не в силах удержать себя на месте, нервически заходила по комнате. — Этот человек… Он защищал меня от молодчиков королевского посла, и в городской башне — именно он остановил охранника. Выходит, он помогал мне…
У меня сорвался голос.
— Потому что я плачу ему деньги, — с жестокой прямолинейностью заявил Кастан. — Я не знаю, что вы навыдумывали себе, Катарина, но не обманывайтесь, ради всех святых. Ночной посыльный — обычный наемник. Он лучший в своем деле, но в нем нет ни капли благородства или преданности. Никаких моральных принципов.
Удивительно, но судебный заступник в точности повторял слова неудачливого дознавателя, пытавшегося арестовать ночного посыльного, но даже неспособного узнать его настоящее имя.
— Он работает с теми, кто больше платит, — продолжал Кастан. — Если завтра Чеслав Конопка даст ему больше золотых, то он без мук совести перейдет на его сторону. Понимаете? Таким людям, как он, нельзя доверять.
— А вам, выходит, можно? — пробормотала я, чувствуя, что начинаю задыхаться. — Если вам можно доверять, то ответьте — для чего вам понадобилась моя кровь?
У судебного заступника сделался странный вид. Оставалось неясным, блефует он или искренне не понимает, о чем идет речь.
— Ночной посыльный взял мою кровь. Для чего?
— Понятия не имею, о чем вы толкуете, — развел руками Кастан.
Меня бросило в жар, тело покрылось липким потом. При воспоминании о том, сколько глупостей я наговорила ночному посыльному в молельной звоннице, хотелось удавиться.
— Вы, Катарина, должно быть, не слишком хорошая газетчица.
Не обращая внимания на мои метания, он спокойно уселся за стол и с комфортом развалился в кресле.
— О чем вы?
— Собеседник разговорился и готов отвечать на вопросы. Неужели вам не о чем больше спросить? — Его взгляд пронизывал. — Не хотите узнать, почему я собирал досье на вас?
— Вы правы, — согласилась я, — хочу, но внутри появилось такое чувство… паршивое.
Некоторое время в полной растерянности я разглядывала ковер у себя под ногами и мечтала провалиться под пол. Кажется, впервые за двадцать один год жизни меня мучил настолько жгучий стыд, что хотелось спрятаться на другом конце земли.
— Я, пожалуй, пойду, суним Стомма. Благодарю за ваше терпение, — попрощалась я официальным тоном и направилась к двери, но едва успела схватиться за ручку мелко дрожащими влажными пальцами, как меня остановил спокойный вопрос:
— Катарина, разве вам не интересно, как я собираюсь использовать найденный вами компромат?
Оглянувшись через плечо, я бросила в непроницаемое породистое лицо судебного заступника холодный взгляд и вымолвила:
— Выбросите шкатулку. Совершенно точно, я не желаю использовать ее содержимое ради своего спасения.
Мне не показалось, на тонких губах Кастана скользнула ироничная усмешка. Он словно видел меня насквозь и догадывался, что поддержка загадочного героя, прятавшегося от всего мира под маской, заставила неопытное девичье сердце сладко сжиматься от неясной истомы.
Ян дожидался меня в холле, сидел на парчовой антикварной козетке, пристроив на коленках мою замусоленную сумку, и ногтем отковыривал позолоту с подлокотника. При моем появлении он вскочил на ноги.
— Куда ты вчера делся? — не глядя на него, буркнула я и прямиком направилась к входной двери.
— У меня появились дела. — Он посеменил следом.
— И как? — фыркнула я. — Ты с ними справился? Со своими делами среди ночи?
— Ката, — голос Яна дрогнул, — тот парень что-то сказал тебе?
Удивительно, но приятель почти никогда не называл Кастана Стомму по имени или званию, а всегда называл уничижительным «тот парень».
— Ничего особенно важного… — соврала я, а потом не выдержала и добавила: — Или приятного.
Мы сели в дорогую, отделанную бежевой замшей карету Кастана Стоммы. Кучер прикрикнул на лошадок, и норовистая пара гнедых тронулась с места. Экипаж успокоительно качался на рессорах. За окошком, закрытым настоящим стеклом, проплывали обогретые весенним теплом улицы. Сновали пешеходы, торговцы цветами продавали букетики мышиного гиацинта и подснежников. По мостовым грохотали экипажи, переругивались возницы, пахло свежим хлебом из булочной — мир жил своей жизнью, и никому не было дела, что меня охватывал жгучий стыд…
