Вороны вещают о смерти (СИ) - "Darknessia"

Может, и была правда в его словах. Никто не в силах изменить будущее, если Макошь уже сплела нить. Боги управляют нашими судьбами, не мы. И никому не под силу им противиться.

Никто и не пытается. В моем возрасте девушки только и мечтают, что найти хорошего, работящего парня, чтоб не бил, не гулял, в битву не рвался, но мог за род постоять. Мечтают, потому что так надо. Потому что матери их и бабушки мечтали. А любой мальчик мечтает поскорее показать свои силы в бою и доказать отцу, что тот может им гордиться. Это в нашей крови. Продолжать род. Защищать род.

Но как же тошно слушать постоянное "должна". Делать то, что говорят, потому что это правильно. И даже не задумываться о том, что хочешь. Просто делать.

Неужели, такова и моя судьба? Всю жизнь притворяться заботливой дочерью, хорошей подругой и послушной женой?

С каждым днём идея выучиться на волховку прельщала все больше.

Я колола дрова, пока ещё поднимались руки. Потом вогнала топор в колоду, утерла лоб рукавом. Опустила ноющие руки в бочку с водой. Вода согрелась за день под тёплым весенним солнцем. По глади медленно кружили мертвые насекомые и принесенные ветром пылинки. Я отогнала насекомых к краю, зачерпнула воду ладонями, поднесла к губам. Такая сладкая и немного терпкая, со вкусом землицы и старого дерева. Это вкус родного края.

Когда рябь на воде успокоилась, стало видно отражение. Темное, расплывчатое. Оно дрожало от легчайшего ветерка.

Вот она я. Растрёпанная длинная коса перекинута через плечо. Острый подбородок и вздёрнутый нос, брови хмурые. Смотрит из-под воды будто осуждающе. В отражении не разглядишь светлых веснушек на щеках и рыжины в соломенных волосах. Говорят ещё, что глаза у меня жёлтые, словно два болотных огонька. Пугают они матушку. Хожу при ней, опустив глаза к полу.

В доме вдруг раздались хрипы. Надрывный, болезненный кашель. Матушка проснулась. Я помчалась к ее постели, зачерпнув по пути чистой водицы в ковш. Опустилась на колени у ее полка.

– Я здесь, матушка. Выпей воды, полегчает.

Она сидела скрючившись и прижимала тонкую руку к груди. Морщилась – больно ей было. Сквозь влажные хрипы пробилось тихое:

– Не полегчает мне от воды. Дай лучше настой болотника. Только он мне и помогает.

– Кончился болотник. И волхва нет. Обещал зайти, когда вернётся из леса.

Она подняла на меня взгляд, полный усталости и тихой злости. Приняла из рук ковш и жадно припала к краю. Вода полилась по подбородку, намочив рубаху. Отдала мне ковш и прохрипела:

– Ох, Рябина… Когда нужен он, днём с огнём не сыщешь. Так что ж, мне теперь в муках помирать? А и помру! Все легче станет.

– Матушка…

Я дотронулась до ее ладони, но она отдернула руку, отвернулась к стене и прошептала:

– За что мне все это, а?

Сейчас лучше оставить ее в покое. Она очень изменилась после смерти отца, будто вместе с ним ушла и её душа. Осталась только оболочка. Безрадостная, обречённая на страдания. Она возненавидела свою жизнь и всё, что в ней было: село, соседей, заросший сорной травой двор, опустевшую избу. Меня. Но это не значит, что она перестала быть моей матушкой.

Я бросила ковш в ведро и зашарила по углам в поисках сумки. Волхва ждать долго – временами он уходит в лес на несколько дней, а то и на седмицу. Травы собирает, обряды проводит. Он сам себе хозяин. Поэтому пойду за болотником сама. Он нужен матушке, чтобы облегчить кашель и боль уменьшить. Рябина показывал, как он выглядит.

Говорил ещё, что растет он только в Чернолесе.

_________

(1) - Рубе́ль - деревянная доска с вырубленными поперечными желобками для катания белья. Отжатое вручную бельё наматывали на валик или скалку и раскатывали рубелем.

(2) - Запо́на - женская одежда, представляющая собой прямоугольный кусок ткани, сложенный пополам, с отверстием для головы, короче рубахи. Всегда подпоясывалась.

Глава 2. Обиталище нечисти

Я застыла у края леса и никак не решалась сделать шаг. На плече у меня висела холщовая сумка на длинной лямке, за поясом отцовский топор.

Все знают: Чернолес – обиталище нечисти. Он самый древний из окрестных лесов и самый мрачный. Только волхв мог зайти сюда без опаски. Умел договориться с навьими духами, знал слова, которыми тех прогнать можно. Я знала не так много, но кое-что: навий можно задобрить. К каждому особый подход. Для лешего припасла в сумке ломоть хлеба с солью, для русалки – гребень, для игоши – старую детскую рубаху. А топор я взяла так, для своего спокойствия.

Сердце замерло в груди от волнения и страха, когда я вступила в Чернолес. Стоило сделать лишь несколько шагов – деревья сомкнулись вокруг сплошной непроглядной стеной. Повеяло холодом из чащи, сыростью и гнилью. Вокруг – темные бугристые стволы вековых деревьев. Перекрученные узлами ветви нависли куполом листьев и иголок, таким плотным, что свет через них пробиться не мог. А внизу змеистые корни, толстый слой мха, бурой хвои и прошлогодней листвы. Темно как ночью. И ни дорожки, ни тропинки. Не заблудиться бы. А то если заблудишься – искать не пойдут.

Опавшие ветки и шишки больно впивались в ноги, хоть я и обмотала ступни кусками плотной ткани. Колючие кусты цеплялись за рукава, словно хотели удержать, не дать зайти в чащу. А ещё этот шепот. Он слышался будто бы отовсюду: в шелесте листвы, в скрипах и стонах деревьев, в далёких криках птиц. Лес шептал, и голос его был зловещим, предостерегающим.

Чем глубже я продвигалась, тем явственнее становился шепот. Теперь его уже не спутать с запутавшимся в пышных кронах ветром. Вместе с тем ощущалось чье-то незримое присутствие. Взгляд в спину. Я беспокойно заозиралась, прислушалась. Рука сама собой потянулась к топору. Но за деревьями никто не скрывался, ветки не трещали под чужими ногами. Я была здесь одна. И от этого стало ещё страшнее.

Я прибавила шагу. Рассудила: чем быстрее найду болотник, тем скорее покину лес. И тем меньше шансов повстречать нечисть. Но шепот не оставлял. Теперь к нему прибавился и тихий, далёкий смех. Он словно доносился из самой Нави. Разноголосый и злой. Так дети смеются, окружив безногого лягушонка и тыча в него палками, просто чтобы посмотреть, как тот барахтается в пыли, но убежать не может. Я чувствовала, что и меня окружают. Невидимые духи подбирались все ближе, наблюдали. От их невнятного шёпота бежали по спине мурашки, сердце пустилось вскачь, наполненное первобытным ужасом.

Скоро я уже бежала, не разбирая дороги. Страх заставил позабыть обо всем остальном, а когда я опомнилась и остановилась, было уже поздно. Поглядела вокруг и не смогла понять, откуда пришла. Следы затерялись полутьме и мягких гниющих листьях. Ветви сцепились над головой, словно костлявые пальцы, не оставляя возможности даже определить, в какой стороне солнце. Неужели, заблудилась? Это казалось таким глупым, что даже не сразу поверила. Как можно прожить жизнь в окружении лесов и не найти обратную дорогу? Потом поняла: это шутят навьи духи.

Не зря селяне обходят Чернолес стороной. А я, наивная, решила, что справлюсь со злобными духами при помощи топора и кусочка хлеба.

Вдруг что-то легонько коснулось плеча. Я вздрогнула и обернулась. Никого. Только смех и голоса вокруг, все ближе и ближе. Шорох в траве. Теперь что-то коснулось ноги, заставив меня отскочить. Что-то холодное и бесплотное, как ветер. Я перехватила топор поудобнее и выставила перед собой. Закружилась на месте в надежде хоть мельком увидеть того, с кем имею дело. Сердце трепыхалось, точно у загнанного в западню зайца. От страха не хватало воздуха, и из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

Навьи духи окружили плотным кольцом, я ощущала их кожей. Чувствовала могильный холод и запах сырой земли. Далёкий, словно из других времён, сладковатый дух гниения.

Что-то вцепилось в руку и сжало. Я попыталась сбросить, замахнулась топором по пустоте. Дух отпустил со смехом, но тут же невидимые острые когти впились в другую руку, навалились на ноги, приковывая к месту. Скоро я уже не могла поднять топор – тело сковало холодом, оно так и гнулось к земле под незримой тяжестью.