Наталья Якобсон - Избранники Тёмных сил
Эдвин, конечно, разозлится, но дело уже будет сделано. В конце концов, его покровитель все поймет и простит. Он всегда понимал его чувства и считался с ними.
Опасно шутить с огнем, вступать в противоборство или споры с высшим созданием, но Марсель не мог ничего с собой поделать. Стремление сотворить или хотя бы скопировать с живой натуры совершенство было куда сильнее здравого смысла.
Скорее прочь от шумной улицы, от непрерывного гомона и сотен тысяч голосов, которые Марсель различал на расстоянии с помощью медальона, прочь от места, где произошло ужасное подлое преступление. Ему нужно скорее запереться у себя в мансарде, взяться за кисть и не отрываться от работы. Он был исполнен решимости завершить все за одну ночь, ведь времени у него в обрез, возможно, уже скоро кто-то из невероятных и опасных сверхъестественных творений вломится к нему, чтобы прервать его труд.
Марсель не заметил, как текли часы, как свет за окном сменила тьма. То ли он сам успел вовремя машинально зажечь лампаду, то ли она вспыхнула сама собой. Скорее всего, второе, не мог же он двигаться и действовать, не отдавая себе отчета в своих поступках, как сомнамбула. Конечно, он утомился, стоя перед мольбертом, но не до такой степени, чтобы забыть о том, что должен делать. Художнику нельзя забывать о точности и аккуратности, иначе весь проделанный труд пойдет насмарку. Раньше Марселю не удавалось работать так быстро, четко, почти лихорадочно, не задумываясь о том, что нить вдохновения может вот-вот оборваться, и он останется ни с чем, перед работой, сделанной только на половину, а завершение ее станет невозможны. Прежде он всегда дрожал, боясь такого исхода, но в этот раз кисть сама скользила по покрытой лаком поверхности, красиво и ярко вырисовывая детали, придавая каждому штриху идеальность и завершенность. Казалось, что он всего лишь расчищает уже готовую картину, снимает с поверхности копоть и пыль, а под ней открывается чей-то чужой, переживший века шедевр. И не важно было, что лампада едва полыхает, готовая в любой миг погаснуть и оставить его во мгле, вместе с кем-то чудовищным и кровожадным, незримо затаившимся в углу мастерской. Неважно было, что кто-то настойчиво и непрерывно, начиная от полуночи, стучится в чердачное окно, что чей-то голос шепчет предостережения снаружи со стороны улицы над опасной, головокружительной высотой. Даже, если кто-то бесплотный витает там во тьме и умоляет его остановиться, он только тратит свои силы зря. Марсель был обречен и испытывал от этого какую-то странную удовлетворенность. Хоть раз в жизни он сделает все по-своему, бросит вызов в лицо судьбе, завершит дело своей жизни, а потом примет от карающего духа любое заслуженное наказание или похвалу. Кто знает, как обернется колесо судьбы.
Какие-то шорохи не прекращались за окном. Звуки, которых раньше никогда не было в высоте. Марсель старался упорно не обращать внимания на тех, кто пытается отвлечь его. Главное, это еще не Эдвин. Если бы Эдвин захотел войти, пролегай его путь через дверь или через окно, он не стал бы стучаться. А если бы все пути оказались забаррикадированными, он проник бы сквозь стену и предстал перед взглядом изумленного жильца, как будто из-под земли.
Марсель не собирался становиться затворником, но так уж вышло, что несколько дней он никуда не выходил. Он очень спешил, знал, что не может прервать начатое, не может отлучиться ни на минуту. Его не оставляло странное чувство, что стоит ему ненадолго выйти, и, вернувшись обратно, он уже не найдет в мастерской своего наброска. Продолговатый отпечаток когтей, изуродовавший поверхность стола, должен был бы стать поучением ему, живым напоминанием о том, какой силой обладает тот, кому он бросил вызов, но Марселя ничуть это не смущало. Конечно, рваный, процарапанный слой древесины вызывал невольный страх, но остановить мастера был не в силах. Он дал себе клятву, что доведет дело до конца.
Марсель остановился, чтобы смахнуть со лба капельки пота, они бисеринками осели на ладони, смешались с краской. Во время работы он даже не заметил, как порезал палец, как капнула в жидкий кармин его собственная кровь. Только потому, что на миг прервался, Марсель обратил внимание на какое-то странное увещевание, доносившееся со стороны закрытого окна. Юноша готов был поклясться, что кто-то скребется когтями по подоконнику, силясь распахнуть створку, кто-то хочет проникнуть через окно в его комнату и предупредить его о чем-то или помешать ему. Окно было закрыто на задвижку, и пока что она крепко держалась в скобах, плотно сомкнутые створки было не распахнуть усилием обычной мелкой птицы или даже коршуна. Но там, за окном, летал не коршун, в городе им делать было нечего, и Эдвин пока не хотел возвращаться, он появился бы вновь, только когда Марсель написал бы еще одну картину, способную заинтересовать его. А пока что Марсель занимался тем, к чему Эдвин отнесся со странной неприязнью. Разве можно презирать собственную, настолько совершенную внешность? Марселю было некогда над этим задумываться, к тому же, он не смог бы подыскать правильный ответ. В один миг Эдвин открыл для него целый мир и чуть приподнял завесу над каким-то таинственным царством, чуть-чуть, но не до конца. Приоткрытые врата манили и в то же время оставались таинственными, ведь за ними может оказаться все, что угодно, начиная от рая и кончая холодным царством теней.
Уже за полночь кто-то стучал в дверь, кто-то просил впустить его. Марсель никак не среагировал. Пусть стучатся, сколько хотят. Он уплатил за аренду помещения на несколько месяцев вперед, и даже если б это было не так, никто бы не стал ломиться к нему ночью, чтобы улаживать такие дела. В Рошене у него не было друзей, которые стали бы разыскивать его в такой неурочный час. Тот же стук через какое-то время повторился за окном, и тот же самый голос позвал его. Определенно женский голос.
Марсель оторвался всего лишь на миг, чтобы разглядеть за окном какое-то бледное лицо, вернее, очертания лица в снежном вихре и белые губы, изобразившие поцелуй и коснувшиеся стекла. Всего один вздох с той стороны, и стекло покрылось морозным узором, за которым уже ничего невозможно было рассмотреть, только причудливые снежные цветки и звездочки на замерзшей поверхности, целые мириады крошечных символов. Лучшего узора не смог бы нарисовать и живописец, зима придумывала, куда более витиеватые украшения, чем бордюр вокруг самой сказочной картинки.
Закончив картину, Марсель почувствовал прилив счастья. Усталость смешалась с удовлетворением. Он потушил свет, уже не пугаясь того, что в темноте его настигнет страшный гость. Его не испугал даже легкий скрип раскрывшегося окна и шелест платья в его мансарде. Всего на какой-то миг ему показалось, что девушка с портрета стоит в изножье его кровати и смотрит на него с загадочной, застывший, как снежный узор на стекле, улыбкой. Та самая девушка в короне, прекрасная, как богиня, и бледная, как смерть. Видение длилось всего миг. Всего миг полыхал факелом во мгле алый шлейф ее платья. То ли она стояла на ковре и от ее заснеженных туфелек остались мокрые подтеки на ворсе, то ли она висела в воздухе, в нескольких футах над полом, и ее элегантное платье полыхало в темноте, как стройный столб огня. Марсель видел ее всего мгновение, а потом все поглотила мгла.
