Ольга Романовская - За гранью грань
– Начнем с детских воспоминаний. Какие самые старые?
Робко подняла глаза на Геральта. Спокойный и величественный, он восседал в кресле, будто судия.
Задумалась, воскрешая в памяти былое. Купание в корыте, солнечный зайчик, огненные шарики Алексии, недовольный голос отца – слишком личное, чтобы рассказать навсею.
– Дария! – Тот не собирался отступать.
– Это… глупо, вам неинтересно.
– Очень даже. Не думай, говори. Не хочется, – он поморщился, – залезать тебе в голову, как преступнице или пленнице.
– Значит, и для меня, – вздохнула я и покорно поделилась сокровенным. – Золотистые волосы, они падают мне на глаза. На маминой руке что-то яркое. Она говорит непонятные слова и подливает воду в корыто.
– Непонятные слова? – напрягся Геральт, впившись пальцами в край стола. – Сколько тебе? Два? Три? Больше?
Задумалась и предположила:
– Два. Все такое большое. Слова… Я не запомнила.
– Или не поняла. Товиарнес нехнес маару томире, эшкет зорна улехе.
Навсей произнес абракадабру спокойно, но меня будто пронзило копьем. Схватилась рукой за сердце и отшатнулась. Геральт довольно просиял и соизволил пояснить:
– Всего лишь угроза на языке наиви. Только светлая поняла бы. Язык давно мертв. Наиви – это светлые. Навсеи и наиви – две стороны одной медали. Не бойся, я не собираюсь вырывать сердце и скармливать собакам, наоборот, стану защищать.
Подобное заявление из уст темного выглядело, мягко говоря, странно и лживо.
Дверь бесшумно отворилась, и на пол полетел мешок. В полете он развязался. На пол свесилась покрытая синяками, изодранная рука со сломанным запястьем.
Завизжала и, вскочив, бросилась к окну.
– Да ну, успокойся, – флегматично произнес Геральт, апатично наблюдая за тем, как я отчаянно дергаю за ручку, пытаясь открыть окно. Зачаровано! – Всего лишь твоя сестра. Сейчас мы ее допросим.
В мешке труп Алексии!
Ноги ослабели, и я сползла на пол.
Там Алексия, замученная темными Алексия, а Геральт говорит о ней, будто о редьке! Животное, грязный убийца! Почему я так странно к нему отношусь, почему мне даже нравятся его прикосновения – те, которые приличные? Это все ритуал, частицы темной сути. Иного объяснения противоестественной симпатии нет.
Затряслась от еле сдерживаемых рыданий. На мешок старалась не смотреть. Тело покрылось мурашками, к горлу подступила тошнота.
– Экие вы, светлые, нежные! – высокомерно поджал губы Геральт и присел рядом. Его пальцы на плече заставила вскрикнуть и в ужасе закрыть лицо руками. – Там всего лишь труп.
«Там Алексия, а не просто труп!» – хотела закричать я, но не могла: в горле пересохло.
Убедившись, что сама не встану, навсей поднял и усадил на прежнее место. Пальцы ловко расстегнули верхние пуговицы платья и ослабили корсет. Сразу стало легче дышать.
– Давай-ка, только обморока мне не хватало!
Рука Геральта скользнула под корсет. Я полагала, из похоти, оказалось – нет. Навсей массировал область сердца, и оно, покорное чужой воле, успокоилось.
– Я не лекарь, но знаком с энергетическими токами тела, – пояснил Геральт и убрал руку.
С уважением взглянула на него: не воспользовался моментом. Может, в голове и блуждали всякие мысли, но навсей сдержал порывы плоти.
– Корсет сама затянешь или помочь?
Не дождавшись ответа, Геральт привел мой наряд в порядок, хотя не стал туго затягивать, очевидно, ожидал новый обморок.
Навсей шагнул к мешку и со всей силы пнул. Вздрогнула и с трудом вновь не вскочила.
– Жалеешь ее, да? – Геральт порывисто обернулся ко мне. В глазах плескалась ненависть.
Съежившись, пискнула, когда он навис надо мной. На миг показалось – ударит, как тело нечастной Алексии, но нет, всего лишь положил руку на спинку стула за моей шеей. Кожа мгновенно вспотела.
– Жалеешь насиловавшую меня дрянь? – склонившись к самому уху, зло прошептал навсей. Обострившийся слух уловил, как сжались и хрустнули пальцы. – Ты лекарь, знаешь, как все делается. Догадываешься, что испытывает мужчина и сколько он проживет, если насиловать его регулярно. Тогда ты кривилась, а теперь? Рассказать, что она вытворяла?
Замотала головой, но Геральт в холодном бешенстве продолжал:
– Тебе разжимали зубы ножом, вливая в горло опиумную настойку? А после брали хлыст, толкали на колени и…
– Хватит! – завопила я и согнулась пополам, едва не расставшись с содержимым желудка.
Не желаю, не хочу слышать!
– Значит, о вашем славном борделе знаешь. – К счастью, продолжать страшный рассказ навсей не стал. – И после этого все еще полагаешь, будто она, – он кивнул на мешок с трупом, – твоя сестра?
Я уже ничего не знала.
Не помню, откуда в руках оказался стакан воды. Стуча зубами, сделала глоток и заставила себя посмотреть на страшный мешок на наборном деревянном полу. Мир рушился, казалось, часть меня только что умерла.
– Но вы, разве вы лучше? – простонала я. – Вы насилуете, убиваете, пытаете.
– Я навсей, милая, хотя даже навсеи способны не тронуть. Если, разумеется, оно того стоит. Тебя не изнасилую, можешь спать спокойно.
Геральт успокоился и, наклонившись, коснулся пальцами недвижной, уже тронутой тленом руки. Казалось, он вовсе не испытывал брезгливости.
– Итак, Алексия, поговорим. – В голосе навсея сквозило злорадство. – Мертвые не умеют лгать, ты все расскажешь. Но сначала немного приукрасим тебя, а то Дарию вырвет. Что там, посмотрим.
Геральт сдернул мешок, явив взору обезображенный труп со свернутой шеей. Некогда прекрасная, Алексия превратилась в одну зияющую рану. Выломанные кости, многочисленные кровоподтеки, следы ожогов. Навсеи не пощадили нежное тело. Труп лежал на животе, но даже так видела – насиловали с особой жестокостью.
– Вы звери! – плача, выкрикнула я. – Нелюди! Почему, почему вас всех не убили?!
– Это жизнь, – пожал плечами Геральт, но все же прикрыл Алексию мешком. – Девица получила по заслугам. Хороший маг не попался бы, только похотливая глупая сучка.
Издав короткий хрип, вскочила и, поддавшись порыву, замахнулась на навсея. Тот легко перехватил руку и прижал к себе. Просто прижал, не ударил, не причинил боли.
– Дария, нужно смотреть на мир без прикрас. Больно, но придется, если хочешь выжить. Познав зло, оценишь добро, покорившись силе, воспользуешься слабостью. Признаю, я мог бы не показывать труп, но иногда лучше не щадить чувств. А уж лекарю и подавно необходимо видеть абсолютно все, научиться не бояться. Сестра лежит рядом или нет, неважно.
Не стала говорить, что и так не питаю иллюзий и раньше видела трупы, только не понимаю, зачем мне учиться хладнокровно взирать на мертвых близких. И отчего Геральт так хорошо ко мне относится? Даже иногда дарил ласку: скупую, своеобразную, но настоящую. И он не изнасиловал, наверняка собирался после унижения с раздеванием, но потом раздумал. Перелом случился после исцеления от яда, а теперь, считая, будто я светлая, и вовсе иногда напоминал ланга. До тех пор, пока не слетала маска.
