Мэгги Стивотер - Мэгги Стивотер Превращение
— Что ты мне взяла? — поинтересовался я.
— Деньрожденный сэндвич, — отозвалась Грейс. — Что же еще?
Я включил многорожковую настольную лампу, стоящую на низеньком стеллаже; восемь небольших лампочек облили пятнистым розоватым светом видавший виды диванчик, на котором мы устроились с Грейс.
Мой деньрожденный сэндвич оказался с ростбифом и майонезом, точно такой же Грейс взяла и себе. Мы разложили картонки между нами на диванчике, и Грейс, отчаянно фальшивя, пропела «С днем рожденья тебя!».
— И еще много-много счастливых лет, — добавила она совершенно иным тоном.
— Ух ты, спасибо!
Я коснулся ее подбородка, и она улыбнулась мне.
Когда мы расправились с сэндвичами — то есть я практически расправился с моим, а Грейс объела со своего булку, — она кивнула на обертки и сказала:
— Ты пока сомни все это, а я вытащу твой подарок.
Я вопросительно взглянул на нее. Она подняла с пола свой рюкзачок и взгромоздила его на колени.
— Не надо было ничего покупать, — сказал я. — Я как-то глупо себя чувствую.
— Я так захотела, — возразила Грейс. — И не порть мне все своей скромностью. Я же попросила тебя убрать бумажки!
Я кивнул и принялся сворачивать обертки.
— Ох уж эти твои журавлики! — рассмеялась она, и я спохватился, что мои руки сами собой начали складывать из той обертки, что была почище, большую птицу с логотипом «Сабвей» на крыле. — Что у тебя за страсть к ним такая?
— Я делаю их, когда мне хорошо. Чтобы запомнить этот миг. — Я помахал перед ней журавликом, и его вислые складчатые крылья заколыхались. — Теперь ты никогда не забудешь, откуда взялся этот журавлик.
Грейс внимательно посмотрела на него.
— Пожалуй, это верное утверждение.
— Задача завершена, — произнес я негромко и положил журавлика на пол перед диваном.
Я тянул время и сам это понимал. От мысли о том, что Грейс собиралась что-то мне подарить, под ложечкой у меня странно холодело. Но Грейс было не так-то просто сбить с толку.
— А теперь закрой глаза, — велела она.
В голосе ее я услышал нечто для себя пугающее — предвкушение. Надежду. Только бы мне понравилось то, что она приготовила. Я попытался нарисовать в своем воображении выражение полного восторга и был готов изобразить его, что бы она мне ни подарила.
Грейс застегнула молнию на рюкзаке и плюхнулась обратно на диван.
— Помнишь, когда мы в первый раз здесь сидели? — спросила она.
Этот вопрос был не из тех, которые требуют ответа, и я лишь молча улыбнулся, не раскрывая глаз.
— Помнишь, как ты велел мне закрыть глаза и прочитал то стихотворение? Рильке? — Голос Грейс приблизился; я ощутил, как ее колено коснулось моего. — До чего же я в тот миг тебя любила!
По коже у меня побежали мурашки, я сглотнул. Я знал, что она меня любит, но она почти никогда не говорила об этом вслух. Эти ее слова сами по себе были для меня подарком на день рождения. Руки у меня лежали на коленях, и она вложила в них что-то. Это был лист бумаги.
— Вряд ли у меня получится когда-нибудь стать такой же романтичной, как ты, — сказала она. — Ты же знаешь, я в этом не сильна. Но… ладно. — Она негромко рассмеялась над собственной неловкостью, и это было так трогательно, что я едва не забылся и не открыл глаза, чтобы взглянуть на ее лицо. — В общем, я не могу больше ждать. Открывай глаза.
Я открыл их. В руках у меня был сложенный лист бумаги. С обратной стороны угадывались отпечатанные внутри буквы, но что там, было непонятно.
Грейс с трудом сидела на месте. Видеть это было невыносимо, потому что я не знал, оправдаю ли ее ожидания.
— Разверни.
Я попытался воскресить в памяти восторженное выражение лица. Вскинутые брови, улыбка во весь рот, прищуренные глаза.
Я развернул бумагу.
И начисто забыл, как именно собирался изображать восторг. Я сидел, глядя на слова на бумаге, и не верил своим глазам. Нет, это не был самый роскошный подарок на свете, хотя Грейс, наверное, нелегко было все устроить. Поразительно было то, насколько точным оказалось попадание. Это был тот самый новогодний зарок, дать который у меня не хватило решимости. Нечто, свидетельствовавшее о том, как хорошо она меня знает. Нечто, превращавшее все «я тебя люблю» в реальность.
Это был сертификат. На пять часов в студии звукозаписи.
Я вскинул глаза на Грейс и увидел, что предвкушение сменилось чем-то совершенно иным. Это было самодовольство. Откровенное и ничем не прикрытое самодовольство, так что, видимо, выражение, которое приняло мое лицо без малейшего моего сознательного усилия, выдало меня с головой.
— Грейс, — произнес я внезапно севшим голосом.
Она улыбалась уже практически до ушей.
— Нравится? — спросила она, хотя вопрос был совершенно излишним.
— Я…
Она избавила меня от необходимости закончить предложение.
— Это в Дулуте. Я выбрала день, когда у нас обоих будет выходной. Я подумала, ты мог бы спеть какие-нибудь свои песни и… не знаю. В общем, что захочешь, то и сделаешь.
— Демозапись, — произнес я негромко.
Она даже не подозревала, какой подарок мне сделала. А может, наоборот, понимала. Это был не просто толчок, чтобы я пытался выйти с моей музыкой на новый уровень. Это было признание, что я могу двигаться дальше. Что в моей жизни будет следующая неделя, следующий месяц, следующий год. Эти пять часов в студии означали возможность строить планы на новое будущее. Они означали, что, отправив демозапись кому-нибудь и получив ответ: «Мы свяжемся с вами через месяц», я мог больше не опасаться, что к этому времени уже не буду человеком.
— Ох, Грейс, я люблю тебя, — сказал я и, не выпуская из рук сертификата, крепко обнял ее за шею. Потом коснулся губами ее виска и снова стиснул в объятиях. Сертификат я положил на пол рядом с журавликом из оберточной бумаги.
— Из него ты тоже сделаешь журавлика? — поинтересовалась она и снова закрыла глаза, чтобы я мог поцеловать ее еще раз.
Но я не стал. Я просто отвел волосы от ее лица, чтобы взглянуть на нее. Она напоминала ангела, какими их изображают на надгробных памятниках: глаза закрыты, лицо запрокинуто, руки молитвенно сложены.
— Ты опять горячая, — заметил я. — Ты хорошо себя чувствуешь?
Она не спешила открывать глаза, и я пальцем провел вдоль контура ее лица. По контрасту с ее теплой кожей мои руки казались холодными.
— Угу, — отозвалась она.
Я продолжил водить по ее лицу кончиками пальцев. Мне хотелось сказать ей, о чем я думаю, например, «ты очень красивая» и «ты мой ангел», но в случае с Грейс подобные слова куда больше значили для меня, чем для нее. Для нее они были расхожими фразами, способными вызвать секундную улыбку, и только, — слишком уж затасканные, чтобы казаться искренними. Мои руки на ее лице, мои губы на ее губах — вот что имело значение для Грейс. Мимолетные прикосновения, говорившие о том, что я люблю ее.
