Екатерина Неволина - Один день тьмы
— А в меня гранатой кинули, — не дожидаясь окончания рассказа, вступил в разговор другой дикий, отличающийся от товарища, на мой взгляд, только черным цветом волос и наличием бороды, — слышу «бабах», аж уши заложило, а потом сверху плита — БАМ! Дом‑то уже хлипенький. Прям по голове шандарахнуло, ну да ничего. Взял я эту плиту, поднатужился и прочь сдвинул. И ведь ничего! — он похлопал себя по лохматой голове, демонстрируя, что ничего ей родимой от столкновения с плитой не сделалось.
— Так тем, у кого башки целиком каменные, им ни кирпичи, ни бетонные плиты не страшны! Как вышибить мозги оттуда, где их отродясь не было?!
Вампиры захохотали, и рассказчик, к моему удивлению, отнюдь не обиженный, присоединился к товарищам, смеясь едва ли не громче всех.
— Да что вы здесь рассказываете, — вмешался в беседу третий, — московские — сосунки и шушера! Я их всех одной левой!
Он потряс левой рукой с бугрящейся мускулатурой, и я увидела, что вместо правой у вампира короткий обрубок. Должно быть, он потерял руку в одном из сражений.
Присмотревшись к диким, я заметила, что среди них не слишком часто, но встречаются инвалиды. У кого‑то не хватало руки, у кого‑то глаза, однако это вовсе не служило поводом для особенного отношения к раненому герою. Все были на равных. Если сможешь обходиться одной рукой, побеждать в бою и добывать себе пищу — живи, кто ж тебе мешает, не сможешь — погибнешь, а на твое место в стае придет сильный и здоровый новичок. Выживает сильнейший. Кстати, руки, глаза и прочие части тела у вампиров не регенерировали. В случае получения травмы рана быстро закрывалась — организм вампира бережно относится к крови и старается не допустить ее потери в больших количествах, но это являлось почти единственным преимуществом вампира перед человеком. Другим было полное отсутствие шрамов. Это немаловажное достоинство, учитывая характер диких. Иначе, думаю, их лица были бы покрыты плотной сеткой всевозможных шрамов и рубцов.
— И вот я разворачиваюсь и… — увлеченно говорил тем временем очередной рассказчик.
Я смотрела на них и удивлялась абсурдности происходящего. Те истории, что рассказывали друг другу дикие, очень походили на обычные байки у костра, да и сами они, освещенные бликами огня, казались людьми. Когда‑то, только узнав о диких, я представляла их ужасными монстрами, а теперь думала иначе. То ли мои представления не соответствовали действительности, то ли изменилась я сама…
На миг мне даже захотелось сесть рядом с ними, войдя в их недружный, то и дело взрывающийся диким хохотом круг, и рассказать какую‑нибудь свою историю в духе: «А тут я, а тут они…» Наверное, все дело в том, что мне еще сложно привыкнуть быть одной и очень‑очень хочется, чтобы рядом был кто‑то еще. Но, если обдумывать эту мысль дальше, выходило, что у этого кого‑то должны быть удивительные глаза цвета перезрелой вишни, тонкие холеные пальцы с крупным перстнем, в который впаян кусочек ночи… У этого кого‑то было вполне определенное имя. В общем, мне лучше не думать об этом.
Подавив невольное сожаление, я прошла зал, оставляя за спиной внушающий ложное ощущение тепла и уюта костер и компанию, в очередной раз зашедшуюся громоподобным хохотом.
У каждого своя дорога.
Моя привела меня в покои Королевы. После довольно уютного зала, где собралась ее свита, ее грот показался мне вымороженным и пустым. Королева сидела на большом камне и, вращая колесо какого‑то странного деревянного станка, негромко напевала на смутно знакомом мне языке. Это не был тот английский, который мы изучали в школе, но какие‑то общие корни определенно присутствовали.
И тут Королева подняла на меня взгляд и пропела:
Весна одела лес листвой,
Усыпан лес цветами,
И рожь колышется волной
Под вешними дождями.
В природе единятся все,
Когда нагрянет враг,
Но слышен почему лишь мне
Судьбы зловещий шаг?
Скользит форель в ручье крутом
Серебряной стрелой,
Рыбак таится за кустом
Под старою ветлой.
И жизнь моя ручьем текла,
Я был форелью в нем,
Пока любовь не обожгла
Пылающим огнем…[2]
Ее голос и вращение колеса — во всем этом было какое‑то особое очарование. Я, словно загипнотизированная, шагнула к ней, а Королева вдруг замолчала и внимательно посмотрела на меня.
— Ты хочешь о чем‑то спросить? — проговорила она. — Спрашивай.
Я растерялась. Вопросов действительно было много, но вот стоило ли их задавать? На секунду мне показалось, что Королева знает, что произошло со мной в пещере с круглым молочным озером, поэтому я выпалила первое, что только пришло мне в голову.
— А что ты делаешь? — спросила я и тут же сама удивилась странности своего вопроса.
Королева недобро улыбнулась.
— Ну конечно, я отвечу, что пряду, потом ты попросишь у меня веретено, уколешь палец и упадешь бездыханная на пол… — Она немного помолчала. — Кстати, тебе никогда не казалось, что эта сказка — про нас? Потеряв кровь, вампир может впасть в долгий‑долгий сон… и почему бы ему не пробудиться от поцелуя?… Ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду?…
Я понимала, что она говорит загадками, а еще, что на ее прялке вовсе не было нити! Она вращала колесо совершенно пустой прялки!
«Здесь все сумасшедшие. Я тоже сумасшедшая», — успокоила я себя.
— Ну что же ты молчишь? — снова спросила меня Королева. — А хочешь, мы поиграем в другую сказку. Ты будешь Белоснежкой, а я — злой мачехой?
Я опустила глаза, разглядывая пыльный пол пещеры, а затем снова подняла их на Королеву.
— Прости, моя Королева, я пришла на твой зов, и если ты хочешь, чтобы я разгадывала загадки…
Она досадливо нахмурилась:
— Ты слишком скрытная девочка. Мне кажется, от тебя стоит ожидать неприятностей.
Я вздрогнула так, как будто меня ударили.
— Вовсе нет, моя Королева, я готова служить тебе.
Она с силой крутанула колесо пустой прялки и вдруг как ни в чем не бывало улыбнулась:
— Вот и хорошо. Тогда пойдем со мной. Я хочу тебе кое‑что показать.
Я хотела спросить «куда», но колесо вращалось прямо перед моими глазами. Оно кружилось и кружилось, и я уже не видела ничего, кроме вычерчиваемых в воздухе спиралей.
Передо мной была каменистая пустошь, посреди которой стояло белое, похожее на скелет, дерево со скрюченными, словно в немыслимых муках, ветвями.
Очень знакомое место. Кажется, когда‑то я здесь бывала.
