Ее темный секрет (СИ) - Риган Хэйс

Как только Арден исчез, единственное, чего ей хотелось — отправиться вслед за ним или умереть. Но теперь Ниррен страстно желала лишь одного: воскресить любимого. Если для того потребуется разверзнуть твердь земли — она это сделает. Если Бездна затребует ее крови — она прольет ее.

«Если он воскреснет, то уничтожит всех нас», — послал Нандир ей свою мысль.

Но Ниррен больше не умела жалеть. Заключив любимого в Пустоту, она похоронила в себе милосердие. Когда Арден вернется, она встанет рядом с ним, чтобы исправить страшную ошибку: сожмет его руку и больше никогда не отпустит. Она будет завороженно смотреть, как пламя его ненависти поглотит все и вся.

7

Десять лет спустя

Суровые, необузданные волны уносили ее все дальше от родных берегов. Шаткая и ненадежная конструкция потрепанного годами суденышка грозилась вот-вот разлететься в щепки от напора жестокого океана. Вода заливалась за борт, вымачивала Ниррен до нитки, и лишь молитвы Богам уберегали ее судно. Умирать пока было рано, она знала это, и Боги знали, а потому несли навстречу иной погибели. Той смерти, которую она избрала себе сама.

Уносясь все дальше от дома, Ниррен чувствовала, как теряет нить, что связывала ее с общиной. Чутье подсказывало, что необходимо спрятать заговоренный Альвейном кинжал как можно дальше от общины, чтобы Арден, если он однажды воротится в мир живых, больше не пострадал от их рук. Ниррен уходила без сожаления, опьяненная желанием избавиться от бремени, которое не давало ей продохнуть десяток лет. Никто и ничто не сумело удержать ее в родных землях, даже собственные дети.

Вопреки чаяниям отца, после исчезновения Ардена женой Хадригейна Ниррен так и не стала. Да и сам отец прожил недолго: вскоре после злополучной ночи он серьезно заболел и слег с неизвестной доселе хворью. Она разъедала его внутренности, точно отрава, угнетала разум, да так, что отец не мог вымолвить ни одного осмысленного слова. Никто, кроме Ардена, излечить Нандира не мог, но темный колдун был повержен, а значит, некому было продлить годы жизни старейшины. Сколько бы ни колдовал Альвейн над усыхающим телом Нандира, ничто не приносило результата. Болезнь унесла его в короткий срок, и Ниррен видела в этом темное провидение. На смертном одре она провожала отца с мрачным удовлетворением, твердя про себя, что кара настигла Нандира и больно по нему ударила его же оружием. Он уничтожил единственного человека, способного выхватить его из рук смерти, и теперь жадно цеплялся за жизнь, в которой ему больше не было места.

Когда отец оставил этот мир, Альвейн покинул общину пиктов и ушел в окрестные леса на поиски новых смыслов, а Ниррен наконец-то могла управлять своей жизнью, как ей заблагорассудится. Несколько лет ушло у Ниррен на постижение темного искусства Ардена, но все впустую: как ни пыталась девушка развить свой дар, больших успехов она не достигла. Днями и ночами она билась над заклятьями, вычерчивала в лесу огамические круги и до крови на пальцах выводила руническое письмо в земле, пока ту не укрывал первый снег. Но до Пустоты ей было не дозваться. Врата так и не открылись ей, недра Бездны так и не вернули возлюбленного.

Назло почившему Нандиру, Ниррен вышла замуж за простого ремесленника и родила ему троих здоровых детей, ни к одному из которых не сумела искренне прикипеть. Она оставила их в полной уверенности, что их отец сумеет обеспечить отпрыскам достойную жизнь. Лишь одно она оставила троим сыновьям: небольшой ларец, где хранился маленький цветочек льна, как ветхий призрак уничтоженной любви. Уходя в глухой ночи, пока все мирно дремали на своих лежанках, она надеялась, что дети сохранят ее прощальный дар и пронесут сквозь года.

Миновала страшная ночь ее морских скитаний. Буйствующие воды успокоились и вынесли ее судно к заветным берегам чужих и, казалось, совсем безлюдных земель. Пошатываясь, Ниррен спрыгнула с лодки и, ощутив острый позыв к тошноте, согнулась в коленях. Прочистив желудок после качки на волнах, она почувствовала облегчение.

Только теперь она могла окинуть не двоящимся взором берег: песок был черен, как зола, и напоминал, скорее, пепел. Лодку Ниррен привязывать не стала: та все равно ей больше не понадобится. Широким шагом она пересекла береговую линию и вскарабкалась на рыжий холм.

Долго Ниррен бродила по незнакомым равнинам, долго надеялась отыскать хоть что-то, несущее в себе жизнь. Но здешние земли напоминали пустошь: ни деревца, ни зверя не попалось ее взгляду. Чудно́е место казалось безжизненным, омертвелым. Идеальным, чтобы оставить свои кости обдуваться ледяными ветрами.

Солнце успело сойти с зенита и снова скрылось за молочными облаками, когда Ниррен набрела на скалистые холмы, среди которых притаилась неприметная пещера. Влекомая ее таинственным зовом, девушка взбиралась по скользким камням ближе, миновала небольшой водопад и замерла у ее черной пасти. Она наклонилась к мерзлой земле у входа и коснулась ее. Вдыхая жизнь в мертвую неплодородную почву, она оставляла прощальный подарок для потомков; как знать, возможно, однажды на ее костях возникнет другая, лучшая жизнь. Под ее пальцами проклюнулся зеленый стебелек льна — крохотный цветок распустил лазурные лепестки, приветствуя новые земли. Лен всегда был частью их прошлого, пускай же он и венчает ее могилу. Ниррен провела ладонью по камням, и тут же, по ее велению меж ними втиснулись цветы. Лен разросся голубым ковром под ее ногами и дрожал на порывистом ветру.

Мысленно Ниррен попрощалась с внешним миром и вошла в пасть пещеры, заранее зная, что та сомкнет свои челюсти, навсегда заключив ее в темном чреве.

Ее обступила чернота и могильный холод. В одной ладони вспыхнул едва теплящийся огонек и осветил сырые каменные своды пещерного тоннеля. Свободной ладонью Ниррен прикоснулась к каменным стенам: пальцы ее пронзило изморозью, от которой заныли зубы. Вынув из-за пояса кинжал, она обхватила рукоятку поудобнее и принялась процарапывать в пещерной глотке страшные письмена — сильное проклятье на искусно изобретенных ею рунах. Никто еще не ведает языка, имя которому она не успела дать, но коснувшись злых рун[1] непременно будет сломлен и покинет это холодное и печальное место, что станет ее последним пристанищем. Пальцами она потрогала выщербины в камне и, нашептывая, вложила в них глубокую печаль. Ни один слабый духом не пройдет дальше этого темного коридора, не выдержит боли, высеченной на века.

Покончив со зловещим предупреждением, Ниррен двинулась по узкому проходу, углубляясь в нутро пещеры. Камень вскоре сменился льдом, обдавая ее потусторонним холодком. Ей все чудилось, что чьи-то руки тянутся из недр тьмы и обвивают ее лодыжки, но то была лишь вода, все больше заполняющая пространство. Чем дальше шагала Ниррен, тем глубже утопали ее ноги.

Еще немного и впереди забрезжил свет. Глазам, успевшим привыкнуть к темноте, открылось округлое нутро пещеры, пронзенное узким лучом света сквозь отверстие в потолочном своде. А внизу поблескивала недвижимая гладь озера, сокрытого от всего мира. Магическое место, совершеннее которого не придумать, не вообразить. Место, где Ниррен могла найти идеальную смерть и навсегда прекратить эту боль, занозой засевшей в сердце.

Бесшумно рассекая воду, она медленно пробиралась к центру озера. Волны упрямо притормаживали ее, словно упрашивая одуматься и не приводить страшный замысел в действие. Но Ниррен была упрямее немых волн и двигалась навстречу неизбежному концу. Пока еще под ногами чувствовалась каменная твердь, но тут нога, занесенная под толщей воды над дном, не сумела найти опору. Ниррен остановилась.

Она опустила голову: в отражении воды на нее смотрели грустные, пустые глаза, утратившие былой блеск, а рот искривлялся, подернутый движением колец по воде. Отражение будто насмехалось над ней, корчилось в ужасающей мине, напоминая, что она сделала. Ниррен не выдержала и шлепнула ладонью по зеркальной глади озера, а затем еще, и еще, истошно крича... Она вопила, сотрясая стены пещеры, выла, кромсая воду лезвием кинжала, принесенного с собой, как если бы кромсала самое себя на лоскуты. Ненависть сочилась из нее, а чувство невосполнимой потери захватило изнутри с новой силой. Когда она прекратила, и вода перестала колыхаться, Ниррен вновь увидела лишь свое отражение. А ведь их могло быть двое...