Ненаписанное письмо (СИ) - Толич Игорь

— Как дела, парень? — Крис плюхнулся прямо на песок и задрал голову к тучному небу.

Если бы ты видела его, дорогая Марта, ты бы сказала, что он не в твоем вкусе. Крис блондин. У него длинные вьющиеся волосы, которые он завязывает в хвост, но их безнадежно разрывает ветер и вода. На берег он возвращается всегда лохматым и в профиль немного напоминает женщину — такая гладкая кожа у него на лице.

После заката он садится на байк и едет в центр, единственный оживлённый район в этой части суши. Денег у него мало, потому он довольствуется бесплатным флиртом переодетых в женское парней и редкими аудиенциями с голодными, одинокими туристками.

Он рассказывал, как недавно провёл ночь с двумя молоденькими испанками. Меня должен был впечатлить этот рассказ. И он по-своему впечатлил с учётом того, что я сам не был с женщиной с тех пор, как покинул родину. Нашу с тобой родину, Марта.

3 августа

Всё, что касается похоти, — это отдельная неисчерпаемая вселенная внутри мужчины. Все привыкли думать, что желание просыпается при виде исключительной красоты и умирает при несовершенстве. Что только физически привлекательная женщина способна по-настоящему возбудить мужскую плоть. Но это не так.

Желание застигает наяву и во сне, во время работы и отдыха, в нежности и в агрессии. И порой желание войти в женщину намного больше, чем желание кончить в неё. Но, войдя, уже невозможно остановиться. Ты чувствуешь власть намного более сильную человеческой власти. Это власть природы, неотъемлемой частью которой мы все являемся. И я тоже её часть. Потому даже в самые жестокие ссоры с тобой, дорогая Марта, я не прекращал тебя хотеть.

Я не прекращал тебя хотеть, когда ты толстела и когда худела, когда болела гриппом, когда стряпала на кухне. Была ты голой или в вечернем платье, весела или сердита. Ты могла весь день молчать или же слать непристойные картинки на мою рабочую почту — я вспыхивал при одной лишь мысли о тебе. Но, только ты начинала плакать, желание к тебе умирало мгновенно. А ты так много плакала в последнее время. Ты плакала каждый день. Даже не один раз в день.

Твоё лицо становилось большим, красным и одутловатым как у дворовой алкоголички. Губы покрывались пятнами, ты не могла членораздельно говорить. Слёзы твои делались дополнением к любому разговору и любому объяснению, и тогда я переставал быть твоим любовником.

С тех пор, как мы не вместе, я редко вспоминаю то, что нас разорвало, но много думаю о том, что любой намёк на секс стал вызывать во мне чувство столь же двоякое как червивое яблоко — притягательное снаружи и омерзительное внутри. Уйдя из дома, который грел и охранял нас двоих так много времени, я открыл совсем новые формы вожделения. Формы, в которых напрямую не было тебя, Марта, но были твои ипостаси — утрированные, извращённые, больные и неточные.

Обрушенная стена дома, хромая собака, свист электрички или толкнувшая меня на рынке чумазая женщина — любой идиотский казус, малозначительная деталь возбуждали во мне мгновенное чувство пламени. От грудины до паховой зоны прожигало огненным прутом. Я не успевал сглотнуть слюну, как она высыхала у меня во рту.

Так однажды я случайно увидел фотографию толстухи с раскинуты ногами. И хотя меня никогда не привлекали полные женщины, возбуждение наступило враз, когда я ещё не осознал увиденное, тело первым подало сигналы — я ничего не мог поделать с собой, не мог остановить. Я мог только прекратить смотреть и отвернуться в тишину.

Потому я и поехал к морю — при взгляде в бирюзово-синюю тьму морского естества я забывал, что я человек. Я снова был свободен. От любви, от желания, от грусти.

Ты бы сказала, дорогая Марта, ты бы непременно сказала, что грусть — моя вторая натура. Может, ты и права.

Когда я смотрю на Криса, я не замечаю в нём и малейшего следа грусти. Такие мы разные с ним.

Он улыбается, я тоже улыбаюсь. Его улыбка светла. Моя полна горечи. Он рассказывает про тех испанок, как они стояли на коленях перед ним и обрабатывали его поочередно ртами. А я не могу отделаться от мысли, что у одной из тех женщин твоё лицо. Лицо с открытым ртом и высунутым языком. Это страшно заводит меня, но думать об этом невыносимо.

— Давай прогуляемся вечером, Джей, — говорит мне Крис.

Я понимаю, на что он намекает. Он уже достал косяк и туго скручивает один кончик, тянет мне. После его травы ставится легче — я уже проверял пару раз. И кроме того, всё-таки снова собрался дождь.

— Джей, не тупи.

— Да, конечно. Извини, — я затягиваюсь и смотрю на море. — Где твой байк?

— У Сэма на стоянке, — Крис кивнул растаману, что валялся позади нас без движения.

Но, к большому удивлению моему, он сразу откликнулся на жест Криса — растопырил указательный и средний пальцы в воздухе, что-то промычал.

Крис снова посмотрел на меня:

— Едем?

4 августа

Если бы я хотел немного облагородить себя в твоих глазах, Марта, я бы написал здесь, что никуда не поехал или, на худой конец, заявил, что Крис меня вынудил долгими уговорами. Но Крис даже не думал меня уговаривать. Скажи я нет — он тотчас помчал бы один. Адреналина и марихуанового кайфа в нём было предостаточно, чтобы испустить всё это добро на ночной кутёж. Я же обрадовался его предложению. И мы поехали.

Высадились в самом эпицентре местного разврата и пустились наугад. Знаешь, про таких парней, как мы, незнакомые девушки говорят в спину: «Эй! Смотри, какие!», а потом глядят беззлобно, но плотоядно, примеряясь, по зубам ли добыча.

— Да мы с тобой как чёртов Ривз и Суэйзи! — отвесил Крис, когда мы выбирались через главное шоссе, проходящее вдоль моря к центральной улице.

— Да, только я на сёрфе не катаюсь, — сказал я.

— Ерунда! Завтра же встанешь!

Длинноволосые травести с оперированными грудями, многие из которых были действительно хороши собой, обступили нас моментально. Криса я едва слышал и впервые видел его одетым: он нацепил безразмерную гавайскую рубаху и шлёпал сланцами по вонючим от мочи, пива и сигарет дождевым лужам. Толпа гудела несносно, и всё движение вокруг напоминало сумасшедший муравейник — пёстрый, шумный и озабоченный. Каждый миллиметр вокруг был пропитан сексом и музыкой. Весь месяц, проведённый на острове, я старался обходить стороной этот район. Не потому что я брюзга и пуританин, а потому что ехал сюда за иным. Но сегодня вечером, дорогая Марта, моё сознание несколько раз взрывалось фейерверками над чёрной гладью успокоенного моря, и мне не хватало времени и сил оценить, что сделал для меня Крис и его волшебная трава.

А, может, наконец пришло время перейти на новую ступень расставания с тобой.

Я слишком долго не верил окончательно, что это навсегда. Мы так часто повторяли друг другу, будто стали единым целым, что, даже купив билет в один конец и сев в самолёт, я не исключал возвращения. Не исключал, не позволял себе думать, что оставляю под крылом дом, страну, тебя — и больше не увижу. Я так любил тебя, когда не выдерживал и звонил с разных номеров, молчал, злился на себя, но любил ещё сильнее. Я так привык именно к твоим рукам на моей спине. Допустить обратное, допустить к себе не-тебя было выше моих сил.

Однако в тот день я внезапно решился.

Несколько пар рук уже непроизвольно обнимали меня. Крис заблудился между двух красоток, которые были выше его на целую голову. Из одежды на обеих, как это часто бывает, — только ободранные гусиные перья , несколько слоёв косметики и каблуки. Одна из них просунула ладонь Криса к себе в лифчик. Он, смеясь, пощупал её упругую грудь и пошёл дальше. Он уже заработал себе эрекцию, но впереди было ещё много планов, чтобы останавливаться тут же и спускать десятку или две баксов на шорт (так здесь называют минет) за углом.

По удачному стечению обстоятельств, ни я, ни Крис не тяготели к спиртному, хотя не опьянеть здесь почти невозможно. Пьяные женщины, пьяные мужчины, пьяные подростки, мальчики и девочки, проститутки и сутенёры — тут всё было перенасыщено алкоголем, огнями и улыбками, но я не уставал восхищаться тем, насколько гармонично переплетались друг с другом терпеливая духовность с зовом плоти.