Ульяна Соболева - Легенды о проклятых. Безликий. Книга первая
Никогда до этого я не задумывалась о том, что же на самом деле значит предательство. Я видела иные ценности, я выросла с иными представлениями о чести. Пусть я не молилась Иллину и не приняла постриг, но я с трепетом относилась к тем, кто верил.
От усталости рябило перед глазами, а туфли стерлись и промокли, и я уже не чувствовала пальцев от дикого холода. Моран поддерживала меня под локоть, когда я спотыкалась. Она растирала мне руки и иногда сыпала снег за ошейник, облегчая боль от трения. Мне казалось, кожа под ним вздулась волдырями и, когда его снимут, она облезет струпьями.
— Попросите, он пощадит вас, даст вам коня. Он же предлагал! Зачем вы отказались? Мне невыносимо видеть ваши мучения!
— Просить? Его? Я лучше сдохну, чем попрошу о чем-то этого проклятого ублюдка.
— Вы женщина. Всего лишь слабая женщина, попавшая в плен. Кто посмеет вас осудить?
— Я воин. Чем я лучше моих солдат? Они идут, и я буду идти. Они умрут, и я умру. Ты же не просишь лошадь для себя, несмотря на то, что тебя не сковали.
— Я из Валласа, моя Деса. Они принимают меня за свою.
— А я лассарская велеария, и я повела свой отряд в эту ловушку, а значит, я разделю участь моего войска.
Моран тяжело вздохнула и снова насыпала мне снег за ошейник, утихомиривая боль.
Бесконечное шествие смерти следом за ее приспешником. Он даже не оборачивался на пленников, а только дергал иногда цепь, чтобы заставить нас идти быстрее, и, самое страшное, ему было наплевать, сколько из нас дойдут туда живыми. Моих солдат становилось все меньше, они умирали жуткой смертью у меня на глазах, и я ничем не могла им помочь. Дас Ангро скулил и стонал, как побитая собака, и иногда мне хотелось придушить его лично, чтобы заткнулся. Как быстро меняются ценности, как быстро верность рассыпается в прах под тяжестью животного ужаса и банального эгоизма. Тот, кто проклинал самозванца всего лишь пару часов назад, сейчас готов был стелиться у его ног лишь бы выжить, и я содрогалась от омерзения. И этого человека дали мне в наставники, оберегать мою душу от зла и соблазнов, а он готов был предать своего Иллина за глоток воды.
Фао умолял Меида дать ему лошадь, обещал красное золото и вечные молитвы за душу этого Саананского отродья. Когда он в очередной раз заорал имя самозванца, взывая к нему в мольбах, я схватила его за руку. Он взвыл, когда кожа задымилась под моими пальцами и тут же покрылась волдырями от ожогов.
— Если вы не заткнетесь, я лично вас прикончу! Я выжгу вам глаза! Молитесь за тех, кто остался на дороге! Не позорьте имя вашего велеара!
— Они уже мертвы! Им не нужны мои молитвы!
— Вы — лассарский астрель! И, если вам суждено умереть здесь, вы умрете с честью!
— Я молод! Я жить хочу!
— Я бы казнила вас лично за трусость! Вы омерзительны!
Он отпрянул, выдернув обожжённую руку, заливаясь слезами от боли. Но заткнулся. Перестал умолять и унизительно звать меида по имени. Гнусное пресмыкающееся, которое должно было молиться за души убитых и растерзанных этим садистом в маске, а не вымаливать для себя пощады. Только меид вдруг остановился и повернулся к астрелю.
— Говоришь, будешь молиться за меня, астрель? А если я прикажу отрубить тебе голову, тоже помолишься?
Меид выдернул меч из ножен, и астрель упал на колени, протягивая к самозванцу дрожащие руки.
— Пощадите!
— Зачем? Ты устал, падаешь с ног, задерживаешь отряд. Ты мне не нужен.
— Я не простой смертный. Я — астрель, я могу вымолить у Иллина благосклонность для вас, мой Дас! Я избранный!
— Кем? Одом Первым? Людьми?
— Самим Иллином. Он отметил меня при рождении, и я посвятил ему жизнь!
— Неужели? А разве в астрели не продают младшего сына обедневшего высокородного Даса, если тот не может прокормить семью и платить ежегодный взнос в казну Храма? Разве не продают его в обмен на прощение за неуплату пожертвований? Разве Периан Дас Ангро не задолжал за двадцать лет и не отдал своего единственного сына в услужение Данату, потому что обеднел настолько, что даже не мог прокормить своих псов и лошадей?
— Пощадите! На мне знак Иллина, и я буду молиться о вашей душе.
— Молиться о том, чтобы я вырезал твоих соотечественников, разорял ваши города и деревни и шел по их трупам к трону без единой царапины? Лжешь, и я отрежу тебе за это язык.
Глаза под маской сверкнули предвкушением, а я пожелала ему трижды сдохнуть и ослепнуть. Им обоим!
— Да! Молиться за вас. Каждый день и каждую ночь!
Меид, казалось, раздумывает. Потом сунул меч в ножны.
— Твои молитвы моей душе уже не помогут, но кое-что ты для меня сможешь сделать.
— Что угодно, мой Дас. Что угодно — только дайте мне лошадь и воды!
Я с ненавистью посмотрела на астреля — трусливая псина. Жалкое подобие человека. Как высокомерно он смотрел на меида каких-то несколько часов назад и сейчас скулит, и молит, словно презренный раб своего хозяина.
— Я отрекусь от веры, я стану вашим верным слугой.
Меид расхохотался, и его смех просочился мне под кожу, отравляя ее ненавистью и яростью.
— Мне не нужно твое отречение, как раз, наоборот, твой сан мне может пригодиться. А вот верным слугой…Я сомневаюсь насчет верности, но мне нравится твое рвение. Снимите с него кандалы. Посмотрим, какой ты верный, астрель. Саяр, дай ему воды.
Фао освободили от оков, и он снова мешком рухнул к ногам коня самозванца. Ему поднесли флягу с водой, но, когда тот собрался отпить, меид выбил у него сосуд, и вода расплескалась в снег под хохот воинов и скулеж астреля.
— Верным… верным слугой, мой Дас. Клянусь!
— Если я прикажу перерезать всех твоих людей, включая велеарию, ты это сделаешь?
— Зубами им глотки перегрызу.
Головорезы меида весело хохотали, а сам предводитель перестал вдруг смеяться, когда астрель-предатель потянулся целовать его руку. Пнул ногой в грудь.
— Ноги целуй, слуга. Руки ты пока не заслужил. Вылизывай подошву, чтобы я поверил в твою верность, лассарская гнида.
И я смотрела, как чопорный Фао дас Ангро лижет сапог меида. Стоит на коленях и, как пес, вылизывает грязь и мокрый снег. Как низко может пасть человек ради собственной шкуры, как легко ломается под давлением обстоятельств. Меид смотрел на меня с триумфом, вздернув подбородок, и я могла поклясться, что проклятый ублюдок улыбается. Думает, и я стану перед ним на колени? Никогда — я лучше сама перережу себе горло. Он перевел взгляд на астреля.
— Достаточно. Лошадь моему слуге и плащ. Он нализал себе на пару глотков горячего вина и кусок хлеба. В дорогу! Мы почти у цели!
* * *
Я смотрела на солдат нашей армии, стоящих на коленях вдоль дороги, и не могла разобраться, что меня настораживает, и почему по спине пробегает ледяной холод ужаса. Пока не поняла, что все они мертвы, проткнуты копьями и пригвождены к мерзлой земле в вечном поклоне при въезде в город. Десятки трупов, облепленных воронами, припорошённые снегом. Они приветствовали отряд выклеванными глазницами и развевающимися на ветру волосами. Люди моего брата, с вышитым гербом Ода Первого на рукаве. Я узнавала их одного за одним. Помнила каждого в лицо, и сердце сжимали клещи ужаса и ненависти к их убийцам. Как они сдали город? Кто предал их? Кто открыл ворота предателям? Что же это за ад вокруг меня?
