По следам обречённых душ (СИ) - "CathrineWynnight"
— Они уже знают, — спокойно отозвался мужчина, в то время как внутри Эпкальма что-то перевернулось вверх тормашками, а после швырнуло его в ледяную воду. — Но от этого знания им ни горячо, ни холодно. Секрет наших барьеров знают только те, кто их возводил, но память этим людям подтирал Сэлд.
— О чём ты говоришь? Я чего-то не понимаю?
Вэдпрум хохотнул и развернулся.
— Гораздо опаснее, если будешь понимать. Теперь уже маскировать память некому, так что уж лучше оставайся в неведении. Просто знай, что как бы не хотели, тенадасеры к нам не прорвутся даже со всей мощью своих перевёртышей. Веселись, пока есть такое время. Оно выдаётся крайне редко, оболтус.
Глорас напоследок одарил сына довольной ухмылкой и тоже покинул комнату, оставив после себя неприятное послевкусие таинственности. Эпкальм не мог отделаться от зудящего любопытства касательно Сэлда и защиты штаба, но решил раз знать ему что-то не положено, то пускай так оно и остаётся. По крайней мере пока. Если возникнет потребность в этом знании, то его обязательно посвятят.
Отбросив клубящиеся мысли, Аноильтенс приступил к сборам. После всех необходимых процедур, он отправился к отряду. По прибытию Эпкальм заметил расстеленные покрывала, непонятные ему светящиеся сети, которые Женя называл «гирляндами», три средних размеров бочки с, как он догадался, дольтом. От них тянулся приятный пряный с горчинкой аромат, от которого организм восторженно затрепетал. Помимо всего прочего грудилось множество разномастных закусок: от вяленого кроля, сушёных рыбных палочек и до острых овощных закусок. На тарелках расположились сырые куски мраморного мяса с бардовыми прожилками, а также всеми любимые хрустящие стебли росистой травы, — она походила на длинные сухарики.
Празднество началось, когда каждый получил по стакану хмельного напитка. Вильт, Женя и Памаль занимались жаркой мяса на импровизированном каменном костре, остальные же расположились рядом и делились забавными историями. Впервые за долгое время сопротивленцы и правда вели себя, как семья. Под шумные разговоры, песни о временах года и новых анекдотов от Жени, ребята просидели на поляне почти до самой ночи. Сопротивленцы успели изрядно напиться, а потому песни стали звучать всё чаще. В какой-то момент Воеводин притащил инструмент со струнами и клавишами — цита́ну и начал наигрывать разные мотивы под ободрительный гул певцов.
Из тёплой дружественной атмосферы и заливистого смеха выбивалась одна только Ингет. Она всё время держалась Тагуса, с которым всегда общалась лучше остальных и старалась не выделяться, даже рот лишний раз не открывала. Эпкальм ощущал её вину. Он хорошо осознавал, что после всего, что Хактес вытворила — чувствовала себя лишней в компании. Даже если ребята и стали постепенно оттаивать и пытались всеми силами вовлечь её в общее веселье — терпели поражение.
На поляне постепенно сгущался сумрак. От полного погружения во тьму сопротивленцев спасали светодиодные гирлянды, переливающиеся разными оттенками. В своё время Женя принёс, как Вильт часто называл её, «паутину» в штаб и вместе с озорниками довёл до ума, чтобы та могла работать без электричества.
Выпивка постепенно заканчивалась, как и закуски. Куски мяса, которые уже ни в кого не лезли, остывали в объёмной миске.
Хмель одурманил разум. Эпкальм чувствовал, что сильно опьянел. А потому заметить, что кто-то исчез с поляны смог не сразу, да и то не сам.
— А Ингет куда ушлёпала? — спросил Памаль.
Он единственный выглядел так, будто ему и капли дольта в рот не упало.
— Кажется она пошла к реке, — пожал плечами Тагус.
— Женя! Давай по новой, еще пару песен! — заголосил Вильт.
— Этой алкашне больше не наливайте. Его вой уже в штабе, наверняка, слышат. Будет сниться всем в страшных снах, — ответил Воеводин и они принялись шуточно пихать друг друга.
Сцена вызвала у Эпкальма смешок. Когда прилетело Памалю, Вильт недоумённо на него посмотрел, после чего выдал:
— Извини, задел случайно. Если бы не случайно, то не стал бы сдерживаться.
Завязалась уже тройная «драка», Тагус спокойно наблюдал за ними и даже улыбался, потягивая дольт из стакана.
Аноильтенс поднялся и под шумок ушёл к реке, ощущая странную потребность посидеть у воды под звёздами. На привычном месте сидела Ингет. Она поджимала к себе ноги и печально смотрела на воду. Её одинокий вид вызывал в Эпкальме досаду, хотя лидер и понимал, что она сама заварила эту кашу. Он бесцеремонно приблизился и улёгся на траву рядом, обращая взор в небо.
Тишину прервать никто не осмелился, а может и не желали её нарушать.
Приятная прохлада остужала разгорячённую кожу, журчание реки баюкало, а звёзды показывали истории, которые разобрать мог далеко не каждый. Приятное ощущение спокойствия и умиротворённости сподвигли сопротивленца прикрыть глаза и расслабиться. Он уже и не помнил дня, когда в последний раз дышалось так свободно. Всё забылось в суматохе последних месяцев, утонуло в сплошных разочарованиях и неприятных ситуациях. Эпкальм слушал ускоренное сердцебиение из-за дольта. Хотел было поблуждать в водах давно минувших дней, но понял, что ему этого не нужно, по крайней мере не в этот момент, возможно и не в этот день. Ему захотелось пожить в настоящем, захотелось прекратить погружаться в дни своего детства, захотелось просто насладиться моментом.
— Эпкальм, скажи, откуда ты знаешь, что такое быть лидером? — поинтересовалась Ингет, привлекая к себе внимание. Аноильтенс не счёл нужным открывать глаз, просто обдумывал её слова и пытался найти ответ. — Кажется, я так и не нашла для себя правильного пути. Родители знали, как быть кем угодно, а я не могу понять, как быть самой собой, хотя нет… не хочу я быть такой.
— Не хочешь быть собой или той, кого другие не любят?
Собеседница взяла паузу.
— Какой бы из этих вариантов я не выбрала, итог всегда один — меня гонят. Конечно, своими поступками, я заслуживаю этой реакции. Но чем чаще думаю об этом, тем больше задаюсь вопросом: а гордились бы мной родители? Тем человеком, которым я стала, — Эпкальм приоткрыл глаза и увидел искажённое болью лицо Хактес. — Знаешь, я и правда по ним очень скучаю, а теперь, когда у меня нет кольца, кажется, что связь с ними совсем оборвалась… что я делаю что-то не так. Они хотели оставить дела сопротивления и жить спокойной жизнью, хотели покончить с рисками. Мама и папа, когда уходили на последнее задание, сказали мне, что как только вернутся и мы начнём новую жизнь. Но они так и не вернулись. Их разодрали тебрарумы, не осталось почти ничего кроме отдельных частей тела. Вот я и задумалась: а по тому ли пути я иду? Чем дольше я остаюсь здесь, тем больше неприятностей. У меня такое чувство… будто глаз — это лишь предупреждение, знак от Светлой Девы, что пора остановиться, выдохнуть и выбрать другую тропу.
Эпкальм помолчал с минуту, слушая тихие всхлипы рядом. Он обратил взгляд к небу и в сознании само собой всплыло лицо Флопри́кии с теплотой во взгляде.
— Я слышал, что твои родители были превосходными людьми. Они умели отдавать себя не только штабу, но и семье, друзьям. Им везде были рады, где бы они не появлялись. Однако со временем их желанием стала тихая жизнь. А чего хочешь ты сама? Если не думать о них или ком-то другом?
Вытерев нос, Ингет в очередной раз всхлипнула и повернулась к Эпкальму.
— Не знаю. Я не понимаю даже кто я, откуда мне знать, чего мне хочется?
— Всё ты знаешь, — поёжился Аноильтенс. — Но боишься. Отказываешься принимать свои желания и чувства, а потом делаешь вид, что стоишь на распутье, хотя второй тропы даже нет. Мне кажется, как будто ты лезешь в болото, вместо того, чтобы идти по дороге.
— Может так и есть. А… откуда ты знаешь куда идти? Почему решил остаться в сопротивлении, хотя мог последовать воле родителей? Хотя… я даже не знаю, что с тобой случилось. Где твоя семья?
Ком встал в горле, однако Эпкальм проглотил его и так же безучастно продолжил смотреть ввысь. В груди появилась пустота, апатия выползла из неё и начала постепенно пожирать его.
