Жена колдуна - сама ведьма (СИ) - Иноземцева Карина

— Мама!

Ох, боги! Матушка, роднушка, землица, сколько же счастья за одно утро на меня свалилось. Сколько благодати и волнения радостного! Сколько бед и невзгод оно перекрыло, отрезало, вернуло в прошлое!

— Доченька, Марьяночка, — целовала я ее красные щечки и прижимала к себе.

— Мама, мама, мааама, — деклариловала она и улыбалась.

Я плакала, не зная как сдержать льющиеся искры восторга внутри.

Когда к обеду пришли Радим и Митор, я кружилась возле печи и радостно напевала мотив застольного гуляния про гусли. Марьяна в сенях по лавкам ползала и узоры трогала ручками. Ульяна вещи наши после ливня памятного простирывала и смотрела что вообще можно спасти.

— Хозяин, — радостно поприветствовала я мужа и тут же поднесла ему рушник свой с пояса. — Пойдем в купальню, обмоешься, — я улыбалась.

Он почему-то нахмурился, но полотенце взял.

— Один пойду, — буркнул он. — Митор, — позвал он.

Хорошо. Я вечером лаской его одарю, а пока обедом и караваем попотчиваю.

В избе было жарко, печь натопилась и терем весь прогрела. Я хоромы эти со всех сторон осмотрела и поняла, что каждую комнату печная труба отапливает. Зимой никто не замерзнет. Под крышей можно сделать еще несколько комнат, так же, по ходу трубы. Но пока надо позаботиться о спальнях для детей. Единственная богато украшенная и оборудованная комната была хозяйская спальня. В светлице было меньше узорной резьбы, лишь мебель напоминала что здесь живет зодчий. В сенях вообще был склад разной утвари. На кухне почти все пространство занимала печь, резной стол и уже не такой богато украшенный шкаф. Еще одна комнаты была завалена наличниками, деревом и не имела окон. Я не знала почему так, поэтому решила спросить.

— Радим, — пододвинулась я к нему после обеда, — а можно нам детям комнату соорудить?

Тот посмотрел в сторону и пожевал хлеб. Он задумался. Потом будто отмер и покачал головой.

— Пока нет, — получила ответ и молча принялась собирать крошки.

— Нужно дерево сушить, — внезапно подал голос серьезный Митор и покосился на Хозяина. — Сруб для глухой резьбы нужно в умеренности воды и тепла держать, чтобы узор ложился. — поняв, что его слушают, а Хозяин не затыкает, он важно продолжил: — Женщинам нелегко понять, как умеренность держать. Ты вот, всю избу зачем топила?

— Печь была нужна, каравай испечь, похлебку сварить и капусту на вечер поставить, — ответила я.

— Там затворы в комнатах есть. Они жару распространится не дают. Нужно будет посмотреть, не треснуло ли дерево от такого хозяйства, — задрал он нос и все вздрогнули, когда Радим громко отставил от себя кружку с чаем. — Я покажу все, — внезапно голос мальчугана изменился, стал ласковым и заискивающим, — коли послушаешь меня, Хозяйка.

Я улыбнулась. Забавный ребенок.

— Митор, а прежде ты за всем смотрел?

Паренек бросил взгляд на Радима, потом его глазки забегали по помещению. Он явно подбирал слова для ответа.

— Когда как, — нашелся он с ответом.

— Какой ты молодец, — похвалила я ребенка и убрала коняшку дочери из тарелки в которую ту макали маленькие ручки. — Чисто вокруг, светло. Я пока готовила, решила порядок проверить, поняла, что делать здесь почти нечего.

Мальчишка зарделся, на лавке завозился, взгляд отвел и губы поджал.

— Не парню такие хвальбы нужны, — тихо буркнул он.

Посмотрела на мужа. Тот будто специально трапезу не заканчивает и медленно жует остаток каравая, да чаем запивает. Знает, если он из-за стола встанет, то и мы все по делам своим разбежимся.

— А что еще ты делаешь, Митор? — решила я вновь обратиться к мальчику.

Тот молчал и готовился бежать из дома, как только Радим позволит.

— Ученик мой, — раздался рядом мурчащий голос и я сладко зажмурилась.

Нельзя ему разговаривать со мной. Я же чувствительной из-за него стала. Вон сколько слез сегодня пролила, раньше вообще только губы поджимать умела, чувства свои не показывая.

— Митор, ты тоже такую красоту руками делаешь? — удивилась я. — А посмотреть можно?

Тут муж вытянулся, пододвинул корзиночку деревянную для хлеба.

— Ранняя работа. Когда в ученики просился, — разоткровенничался мужчина, а я засияла лицом.

Заметила настороженный взгляд ребенка и аккуратно прикоснулась к рукоделию.

— Мне эта хлебница очень понравилась, потому решила перед Хозяином да на обеденный стол поставить. Такую будет не стыдно перед барином держать.

— Там трещина, — рыкнул он на меня, будто не своим голосом.

Недоволен чем-то.

— Где? — удивилась я.

Тут мальчишка засопел и нырнул под стол, а потом сломя голову прочь бросился.

Я дернулась в его сторону и едва Марьянке ручки не прищемила. Меня муж за рубаху придержал, чтобы я ребенку не навредила.

Мужчина встал с лавки и все мы за ним повторили.

Обед закончен.

Я что-то не то сделала? Сказала не так? Тронула его за старую рану?

Радим еще ничего не поясняет.

— Все будет хорошо, — ответил он на мой обеспокоенный взгляд и ушел.

Ульянка вообще испуганной зверушкой с другой стороны комнаты на меня смотрела.

Вышла во двор. Стала искать парнишку. Походила по саду, по хозяйским постройкам, даже в стог сена залезла и в подклет спустилась. Нигде парнишки не было.

Зато я нарвалась на недовольного мужа.

— Брось, хуже будет, — обдал он меня холодом. — Забудь. Не лезь, — приказал мужчина.

— С ним все будет хорошо? Может, я что не то сказала? Я прощение попрошу. Может ему подарок какой сделать?

Я не знала что происходит и где провинилась, поэтому ждала объяснений. Но мой немногословный муж подошел ко мне, положил руку на мои плечи и тихо, не терпя возражений произнес:

— Все будет хорошо.

12

Так и не поняв что случилось, я зашла домой. Марьянка уже сладко спала на лавке, а Ульяна сидела рядом с ней и следила за ее покоем.

— Он вас палкой отходил? — внезапно вскочила девица и подалась ко мне.

— Нет, — мотнула я головой и принялась собирать посуду со стола.

— Как же? Вы ведь его ученика унизили, — девушка смотрела на меня, будто я врала ей. — Мой батя, часто мать бил. За любое неподчинение и слово. А поп наш это поощрал. Говорил, что бабы должны чистоту тела и разума блюсти.

Я вспомнила ту церквушку, которую в прежней деревне посещала пару раз. Да, там был такой противный священник, что сам едва в сушоный изюм не правращался при виде меня. Он в эти дни пуще прежнего про бесов, морочащих люд кричал. Мог еще кадилом так махнуть, что горячие огарочки тело ранили. А стоило скривится, за пострадавшую руку схватиться, как он начинал вопить:

— Бесам слово Божье, что пламя!

Он и как жить "люду честному" диктовал. Бабам на голову платки приказывал надевать и простоволосых девок проститутками кликал. Девицы боялись его проклятий и стали косы в бубель сворачивать, да кокошники подвязывать. Рабами своих прихожан называл, дескать Бог его, который Единый, как овцам безмозглым свои заповеди дает. А поп — это пастырь скота бездушного.

Я его никогда не понимала. Наши боги никогда рабами нас не кликали. И обращались мы к ним, как к родителям своим: кто-то построже бывает, а кто-то готов нас подарками осыпать — все как у людей.

Поэтому и Бога нового не принимала. В церкви стояла, как в избе безхозной и на крест деревянный смотрела, как на знак стихий.

— Глупый мужик тот поп, — пожала я плечами и тяжело вздохнула.

За паренька у меня сердечко болело.

— Ульян, снеси дочку мою на кровать. Сейчас никто спать не собирается, а ей мягко будет.

Она еще раз подозрительно меня оглядела и не поверив мне, отправилась просьбу мою исполнять.

— Не всегда бывает сладко да гладко, — подбодрила я себя. — Нужно и перцу отведать.

В этот момент вошел Хозяин. Бросил на меня взгляд и будто успокоился.

Из-за его волос, которые скрывали его лицо, я плохо понимала что он сейчас чувствует.

— Пошли, — поманил он меня.

В этот момент за спиной раздался тихий всхлип. Это Ульянка уже навыдумывала, как меня наказывать будут и боялась теперь.