Черный Волк, Белый Ворон (СИ) - Стинг Ксения

— А от кошмаров он избавляет? — не ожидая ответа, спросил Влад, через силу допивая отвар до конца. Веки будто железом налились, но он держался.

— Да, но не от всех. Для некоторых нужно особое средство, — практически сразу ответила Ведеслава, отставляя в сторону пустую кружку. — Мучаешься от кошмаров?

Ворон кивнул, раздумывая, стоит ли рассказывать или нет. Веда не выглядела как девушка, которой было бы интересно слушать о его снах. Но сейчас она неожиданно внимательно смотрела на его сонное лицо.

— Сегодня у меня был странный сон. Я проснулся от него и только потом увидел волкодлака… — он пересказал все, что видел, упомянув как дерущихся ворон, так и темный лес, а также свет, который его привлекал.

Ведеслава слушала, не перебивая. Ее губы были поджаты, а брови сведены. Дыхание сбилось, когда Влад детально описал двух схватившихся птиц. Мурашки побежали по ее спине.

Белый Ворон — символ Белобога. Но вот черный. Разные люди говорят по-разному. Разные боги хотят, чтобы их символом была черная, мрачная, но невероятно мудрая птица.

— Вороны против Черномагов, значит, снова будет битва. Снова прольется кровь. Символ Чернобога — Черный Ворон, — прервал ее размышления Владислав.

— Это всего лишь сон, Охотник, — ответила девушка, укладываясь на свою подушку. — Макошь плетет наши судьбы, а не Велес. Его сны всего лишь игра, в которую многие верят и охотно играют. Лишь слуги Велеса получают от него дар видеть сны, которые сбываются потом. Но ты не его слуга. Много думаешь о черномагах, вот и снится тебе такое.

— Может, ты и права, — выдохнул Влад, наконец закрывая глаза. — Спасибо за отвар, Ведеслава. Спокойной ночи.

Девушка не ответила. В ее мыслях черная птица вела бой с белой. Она истекала кровью, но не сдавалась, долго и упорно. Однако потом черные перья разметались по ясному небу, а мертвое тело полетело вниз.

Черные вороны не только связаны с Чернобогом, но также ассоциируются с богиней Мораной.

Глава 4

Белобог. Воплощение света, добра и справедливости. Бог солнечных лучей, чистоты и честности. Он поддерживает порядок в мире, защищает людей и наказывает тех, кто совершает злодеяния. Для этого Белобог избирает Белых Воронов. Их руками он хранит людей от зла, от Чернобога, от нечисти. Люди приносят Белобогу дары, восхваляют его, воспевают в песнях. В честь Белобога устраивают празднества, поют песни, украшают дома белым цветом и символами солнца.

Неизвестный о Боге света и добра

— Усерднее, девочка! Так во век корень не растолчешь, а нам сок его нужен, — ворчит старуха, заглядывая Ведеславе через плечо. Она старается. Пальцы с силой смыкаются вокруг песта, в который раз надавливая на твердый корень. Пест с шорохом скользит внутри ступы, и Веда давит сильнее. Корень наконец-то трескается, отдавая свой сок. — Слава Моране! Двенадцать лет отроду, а силушек не так и много. А могла бы ведь в поле работать! — никак не унимается бабка, но девочка знает, это напускное. Бабушка хочет, чтобы ее не обижали, да снадобья всякие она могла готовить сама.

— У кого кости ломит, бабушка? Для кого мазь делаем? — интересуется Ведеслава, добавляя к соку корня мяту и бессмертник. К ним много людей заходит, и со многими девочка знакома. Ей всегда приветливо улыбаются. Женщины иногда приносят гостинцы, шьют платья. Мужчины деревянные игрушки дарят. Веда никогда в них не играла, не до этого было, но они украшают ее небольшую комнату на втором этаже.

— У меня и ломит! — усмехается старуха, подавая девочке бутылек с маслом. — Не поторопишься, так ходить вовсе перестану. Будешь знать, как одной за травами отправляться!

Ведеслава громко и заразительно смеется, глядя на серьезное лицо своей бабушки. Радамира, именно так ее зовут, с презрением смотрит на любого, кто попросту жалуется на свою жизнь и здоровье. Сама же она вспоминает о преклонных годах лишь когда видит в этом выгоду.

За окном их большого дома в лесу раннее утро. Веда и Рада всегда встают за час до рассвета. Бабушка говорит, что травы лучше собирать ночью, когда они напитываются лунным светом, или ранним утром, пока лучи солнца не слишком губительны. Вот девочка и привыкла гулять по темному лесу и всякого зверя не боится. Таскает из дома хлеб для леших да морковь, если оленя повстречает. А она уже встречала, и не раз.

— Ох, не успею я подготовить тебя, Веда, — качает головой Радамира, когда внучка ловко снимает бурлящую, загустевшую мазь с огня, не переставая помешивать, чтобы не подгорела. — Знаешь ты много и умеешь немало, но недостаточно. Чует мое сердце — недостаточно.

Ведеслава отрывается от приготовлений, глядя в голубые глаза бабушки, не утратившие с годами свой цвет и яркость. Все вокруг них заставлено банками и склянками, деревянными коробками с вырезанными на крышке изогнутыми символами, будто плоский жук с дюжиной кривых лапок. В воздухе всегда пахнет необычно: травами, корнями и цветами, чью пыльцу Радамира бережно стряхивает в наперстки на будущее.

Раньше Веда только и делала, что чихала. Терла до красна нос тыльной стороной ладони, шмыгала через раз. Была вынуждена смотреть на все через слезящуюся пелену перед глазами.

Но со временем Веда привыкла не только к ворчливой, хмурой старухе рядом, но и к запаху. Он перестал ей казаться таким едким, больше не щекотал нос и не царапал глаза. Сейчас Веда вдыхала его полной грудью, могла быстро сказать, чем пахнет, нет ли ядовитых примесей, свежая ли была трава.

Дом Радамиры стоял посреди густого леса, но каждый знал, что путь к нему неопасен. Большой, в три этажа, с резными ставнями, выкрашенными белым, черным и красным. Веда всегда удивлялась, зачем старушке, живущей в лесу одной, а относительно с недавних пор с внучкой такие хоромы. Рада только лицо кривила, да пальцем грозила в ответ на детское любопытство.

— Свет люблю и простор. Так бы толкались с тобой на одном этаже, да банки рукавами сбивали, — иногда отвечала она.

Ведеслава согласно кивала. Жаловаться ей было не на что. Комната ее светлая и чистая, кровать мягкая, подушка большая и удобная, а одеяло теплое. Она помнила, как засыпала почти на голом полу в отцовском доме, укрываясь дырявой простыней. Первое время девочка скучала по отцу, но сейчас эта тоска настолько притупилась, а воспоминания о нем растворились между новыми знаниями и событиями, что Веда уже и позабыла, как выглядело его лицо. Возможно, сейчас она даже не узнала бы его, как и он ее.

— К чему подготовить, бабушка? — любопытно, но с небольшой опаской спрашивает девочка. Она не страшится перемен, их в ее жизни было достаточно, но все же терять то, что у нее сейчас имеется, очень не хочется.

— К жизни, Ведеслава, к жизни. Она очень жестока, девочка, и я не хочу, чтобы трудности сломили тебя. Никогда не опускай голову и не отводи глаза. Прямых, непокорных взглядов боятся не меньше острого клинка, — странно тянет Радамира, внимательно осматривая внучку, чьи пальцы нервно сжимают миску с мазью. — Ну, полно тебе, Веда. Рано лоб морщить начинаешь, красоту свою портишь. Идем на воздух, подарок там для тебя.

Зеленые глаза в мгновение расширились, стали ярче, озорнее. Девочка опустила миску на стол с такой силой, что содержимое жалобно затрепетало. Бабушка не успела и слова вымолвить, как Веда уже распахнула дверь, вылетая наружу.

Холодный утренний воздух ударил в лицо, щипая щеки, легкие в предвкушении сжались.

Перед домом, вокруг которого не было даже самого маленького заборчика, в прозрачных лучах солнца стояла черная кобыла. Молодая, непокорная, в точности как Ведеслава.

— Довольно тебе спину моего коня обсиживать. Большая уже, свой нужен, — усмехается Радамира, глядя на восторженную девочку.

Она бросается к лошади, гладит руками морду, бархатный, мягкий нос, путается пальцами в черной, гладкой гриве, хлопает ладонью по боку.

— Где ты ее нашла? — на выдохе спрашивает Веда. — Она невероятная! Спасибо!