Карина Демина - Искры гаснущих жил
— Почему ты здесь? — Дита принимает листья. Положив книгу на колени, она перелистывает страницы, пряча меж них эту, одолженную, осень.
— Потому, что я так хочу…
И потому что, если он вернется домой, то вынужден будет что-то сказать той девушке, которая вдруг повзрослела. А Брокк не знает правильных слов.
И обидит ее.
Или даст ложную надежду.
— Ты упрямый, — пальцы Дитар пахнут листвой, сухой, пожухлой. И к подушечкам прилипли крошки.
— Какой уж есть.
Молчание.
Часы, некогда исправленные им. Сейчас Брокк их тихо ненавидит, ему чудится, что именно их медные стрелки отбирают мгновения жизни Дитар. И эта ночь, которой осталось не так и много — пора возвращаться — будет последней.
Откуда Брокку это известно?
— Не волнуйся, — Дитар передает ему книгу, — я дождусь тебя. Вот увидишь.
Солгала?
Или сил не хватило… он ведь опоздал всего на день.
Или меньше?
На дверях дома его встретил венок из остролиста и можжевельника, перевитый черной траурной лентой. И запах смерти витал в прихожей.
Сестра милосердия, которой Брокк оставил деньги и распоряжения, встретила его в прихожей.
— Господь забрал ее душу, — сказала она, глядя на собственные руки.
Белые перчатки сменились черными.
— Когда?
Брокк знал, что смерть неизбежно, что ее предсказывали все врачи и, как один, утверждали, что смерть эта для Дитар станет избавлением, но… знания недостаточно.
— Утром, — поджав губы, сказала мисс Оливер. Она всегда разговаривала странно, словно бы свысока, и сейчас Брокку было неуютно под хмурым взглядом ее голубых с проседью глаз. Он начинал испытывать иррациональное чувство вины.
— Она отошла во сне, — мисс Оливер посторонилась, позволив ему войти. — Не мучилась. Господь милосерден.
На стене гостиной, где обычно висела натюрморт со срезанными лилиями, ныне появился массивный крест. Он бы отражался в зеркале, но зеркало прикрыли тканью, а на столе вместо привычных Брокку блюд, стояло одно, плоское и широкое, с дюжиной свечей, окружавших фарфоровую статуэтку.
— Пречистая дева, — мисс Оливер заслонила статуэтку и свечи, и стол, точно опасаясь, что Брокк каким-либо образом оскорбит это чужое божество. — Заступница страждущих.
Пусть тогда заступится за душу Дитар.
Сиделка, миссис Сэвидж, обнаружилась на кухне.
— Горе-то, горе какое! — она торопливо прикрыла пироги чистой салфеткой. — Ну да там ей будет всяко легче!
Она подняла взгляд к потолку и широко перекрестилась. А потом вернулась к пирогам, разом позабыв о Брокке.
В этом доме все вдруг стало чужим.
Пустым.
Лишенным жизни.
И священник, приглашенный мисс Оливер, косившийся на Брокка с неодобрением. От черных одежд воняло ладаном и камфорой, а еще отчего-то имбирными пряниками. И запах этот вызывал тошноту.
Мисс Оливер поддерживала священника под руку и что-то тихо говорила.
Миссис Сэвидж спешила накрыть стол…
…из цветочной лавки доставили букеты багряных роз, обвитых черными лентами.
…бальзамировщик явился с тремя помощниками и массивным коробом на колесах. Короб застрял на пороге дома, и помощники суетились, то толкали, то дергали, не в силах сдвинуть его с места. Налегли втроем, и короб дернулся. Раздался характерный звон, и в воздухе разлился до отвращения знакомый запах аммиака…
…мялся у порога дагерротипист в сюртуке с непомерно длинными фалдами. Он хмурился, двигал бровями и прижимал к груди кофр с камерой, не смея доверить его кому бы то ни было.
— Я настоящий профессионал, — заявил он и, пристроив камеру на свободном столике — лампа Диты с рыбками исчезла — вытер пальцы о засаленные лацканы. — И вы останетесь довольны.
Брокк останется.
Он должен.
Ради Диты и… ради себя.
Чуждый ритуал, человеческий, расписанный по часам, переполненный обычаями, которые не понятны и порой отвратительны.
Сдерживаться.
Ждать. Делать вид, что он, Брокк, сторонний человек.
…и бальзамировщик спорит с дагерротипистом за право первым прикоснуться к телу. Священник, затаившийся в углу, наблюдает за обоими, перелистывая страницы черной книги, из нее листья на пол не сыплются. Зато человек щедр на слова.
Брокк не понимает и половины.
Он садится в уголке комнаты, которая преображается на глазах. Вслед за старой лампой, той самой, с разноцветными рыбками, исчезают иные вещи. Часы. И золоченый канделябр. Круглое зеркальце с длинной ручкой, точно забытое Дитой на полке… книги, которые мисс Оливия сочла несерьезными. Фарфоровых котят, купленных Лили на ярмарке…
Темные полотнища закрывают окна, сам дом погружается в траур. И багровые розы в сумраке глядятся черными.
…а людей мало.
Плакальщицы. И женщины, нанятые, чтобы обмыть тело. Они переговариваются вполголоса, но Брокку кажется, что голоса гудят над ухом, а слов не разобрать. Он и не пытается.
Сидит. Ждет.
Запах аммиака не выветривается, он заперт в доме, вместе со свечами и статуэткой Пречистой девы, которая кажется опаленной огнем. Брокк мысленно обращается к ней, хотя и не уверен, что будет услышан. Чужие боги далеки.
И все-таки…
Дита заслужила легкого посмертия. А еще предстоит написать письмо Лили. Сказать, что мама умерла и… и как сказать такое? Брокк вцепился в волосы и закрыл глаза. Он не заметил, что начал раскачиваться, это с ним случалось в минуты волнений. Очнулся от прикосновения.
— Вас спрашивают, — миссис Оливер возвышалась над ним. В руках она держала крест, как-то так, что Брокку подумалось — ударит.
Спрашивают?
Кто?
Инголф.
Он стоял на пороге дома, разглядывая дверь с неприкрытой брезгливостью.
— Что? — лишь сделав вдох, Брокк понял, насколько тяжело ему дышалось в доме.
— Кажется, я не вовремя, — без тени сожаления заметил Инголф. — Но хотелось бы побеседовать с вами о… неких недавних событиях.
Белое пальто из тонкого кашемира ему к лицу, как и костюм касторового оттенка. А перчатки черные, с широким по последней моде швом наружу.
Он всегда умел подчеркнуть собственное превосходство, хотя бы в одежде.
— Мы будем стоять здесь? — насмешливо приподнятая бровь. И взгляд ледяной, исполненный презрения. Инголф из рода Высокой меди не стал бы связываться с человеком.
Разве что ненадолго.
Исключительно из любопытства.
— А что вы предлагаете? — злость отрезвила.
И горе отступило ненадолго.
— Прогулку, — Инголф раскрыл черный зонт, достаточно объемный, чтобы укрыть двоих, не от дождя, но от влажного снега, что, пропитавшись дымом заводских труб, обретал характерный желтоватый оттенок. Снег ложился на невысокие ограды, на розовые кусты, скрытые под еловыми лапами — Дитар так о них беспокоилась… и что будет с розами теперь?
