Номер двадцать шесть. Без права на ошибку (СИ) - Летова Ефимия

— Вместе заходить не будем, подожди минут пять, — деловито предлагает моя проводница. Я киваю, перевожу дух. Пока что все не так уж страшно. Люди… ладно, пока всего один человек, но лучше, чем никто, вполне доброжелательны, бытовые удобства — дело наживное. Возможно, все образуется, наладится — от этого слова зубы сами собой сжимаются. Перевожу дух, считаю до десяти, глубже запахиваюсь в плащ и проскальзываю через двустворчатые двери в зал для приема пищи.

— Ну-у-у, Ана! — слышен голос, более насмешливый, чем капризный, моей рыжеволосой знакомой, — Почему опять овощное рагу?! Я больше всех вас тружусь в этом болоте, мне нужно мясо!

Круглая одышливая повариха в сером колпаке и таком же фартуке тяжело вращает внушительного вида деревянный половник в огромной кастрюле.

— Вот в постели и разевай свой жадный рот, Ма'ри, — ворчливо, но беззлобно отзывается женщина. — Мы готовим то, что угодно господам, буду я еще на тебя отдельно у огня день и ночь горбатиться, или на всяких там… — она замечает меня, да так и застывает каменным изваянием. Спустя пару секунд на меня уже смотрят все присутствующие, полтора десятка человек, не меньше. Из них, кроме кудрявой, мне смутно знакомы только двое: седовласый мужчина с застывшей маской вялого привычного отвращения ко всему происходящему на морщинистом лице с крупными чертами и совершенно потерянный, бледный Родерик, мальчик-сосед по невольничьему рынку, который, кажется, меня едва узнает. Его же тоже клеймили без магической анестезии. Сердце на миг ёкает от жалости.

— А тебе, наверное, пшена насыпать, поклюешь и порядок? — нарушает напряженную тишину рыжеволосая и радостно лыбится.

— А в глаз тебя не клюнуть? — почти беззвучно огрызаюсь я.

Пожилой мужчина, кажется, Орис поднимается и сурово оглядывает присутствующих.

— Это номер двадцать шесть. В ближайшем будущем личная собственность господина Кристема.

— Орис, ты сошел с ума? — повариха продолжает стоять над кастрюлей с половником в руке. Но уже не размешивает, просто держит, так крепко, словно боится упасть. — Что ты сюда привел? Если хозяину угодно завести бесовку, пусть держит ее при себе. Я к ней и близко не подойду, святые боги…

— Скажи это хозяину, Ана, — Ма′ри — если я правильно услышала имя, продолжает беспечно улыбаться, игнорируя откровенно недоброжелательные лица. — Захочет — суп из нее сварит, захочет — будешь ей ноги мыть…

— Поговори мне тут, — повариха замахивается полотенцем. — Орис! Убери это с моей кухни!

— Это приказ, Ана, — голос управителя так же маловыразителен и недоволен, как и его лицо. — Сейчас номер двадцать шесть одна из нас. Приказано разместить, кормить, выдать все необходимое.

— А если они тебе прикажут змеюку ядовитую пригреть?!

— Прикажут — сделаю. Дай ей еду.

Сверкая глазами, женщина молча накладывает странного вида месиво на тарелку и отступает в сторону. Чуть поколебавшись, иду между двух рядов сидящих, недобро глядящих на меня людей. Родерик так и не поднимает головы над своей полной нетронутой миской. На деревянном, покрытом простой однотонной скатертью столе стоит тарелка, кружка, лежит кусок хлеба и столовые приборы. Все это прекрасно, но с одной рукой мне приходится возвращаться за едой два раза. В полной тишине одолженные Мари туфли громко звякают по полу.

* * *

Есть совершенно не хочется. Я изучаю полученное блюдо. Действительно, какие-то овощи, совершенно невразумительные на вид, залитые густым ароматным соусом. Не то что бы еда приготовлена плохо, но, несмотря на голод, есть не хочется совершенно. Агрессивное молчание за спиной тоже не способствует аппетиту. Обращаю внимание на то, что выданные столовые приборы — не металлические, а из какого-то плотного и одновременно мягкого, легкого материала, как очень-очень плотная бумага… это кажется странным.

Рядом бесшумно присаживается Орис.

— Как ты вышла из комнаты? — тихо, но не изменяя собственному холодному выдержанно-равнодушному тону спрашивает он.

— Дверь была открыта. Я искала воды, вышла и…

— И встретила Мари, обменялась с ней одеждой?

— Именно. У меня же ничего не было! — внутри начинает подниматься злость. — Я была почти голая. Девушка предложила помощь…

— Запомни, существо — Орис еще больше понижает голос. — Не ври мне. Я никогда не забываю закрыть то, что нужно закрыть. Если ты вышла, значит, кто-то выпустил тебя. Но, даже имея покровителей или сообщников, ты будешь подчиняться установленному порядку, ясно? Кем бы ты ни была раньше, сейчас ты — вещь в замке Альтастен. Никакого самоуправства. Никакой лжи. Особенно мне. Понятно?

Я склоняю голову, но Орис ухватывает меня за подбородок сухими мозолистыми пальцами и, резко сжав их, поворачивает голову на себя.

— Понятно, двадцать шесть?

— Да, господин, — выдавливаю я.

— Господа — это наши хозяева. Мое имя Орис. Закончишь завтрак — иди к портнихе. Получишь одежду, подошьешь, как нужно. Там же обувных дел мастер.

— Куда мне идти?

— Один пролет вверх. Прямо по коридору. Две двери. Та, что нужна тебе — открыта. Спустишься вниз. Когда закончишь с вещами, иди к себе и жди указаний. Заходить на хозяйскую половину или выходить на улицу тебе категорически запрещено, и если кто-то, — управляющий бросает неприязненный взгляд на Мари. — Скажет обратное, помни — здесь умеют наказывать.

— Я ничего не знаю, — говорю я. — Объясните мне, что…

— Не заходить к хозяевам без указания. Не открывать закрытые двери. Не пытаться сбежать. Не вступать в конфликты ни с кем. Слушать и делать всё, что я говорю. Пока что тебе этого хватит. Ешь и иди. Твое счастье, что хозяина пока нет.

* * *

Отставив недоеденное рагу на столе для грязной посуды, направляюсь к выходу. В столовой по-прежнему много людей: за время нашего короткого разговора с Орисом завтракающие успели смениться. Что ж, это логично. Слуг гораздо больше, чем мест, так что, вероятно, они всегда едят в разные смены. Родерика нет, и Мари тоже уже ушла, интересно, чем же она занимается в замке…

Коридор и две обещанные двери нашлись без труда, узкая и широкая. Открытой оказалась ближайшая ко мне, та, что уже. За проемом царил полумрак. Да тут настоящие лабиринты, и нет никаких опознавательных знаков!

Нехорошее предчувствие царапнуло изнутри. Я сделала шаг ко второй двери и ухватилась за холодную металлическую ручку. Выдохнула — и потянула на себя.

Открылась. Светло.

Да что с этими дверями не так?! Или что-то не так с людьми, их запирающими?

Орис предостерегал против самоуправства. Требовал исполнения указаний.

Идти назад или вперед? Очень не хочется выслушивать нотации и угрозы снова. Первая или вторая дверь? Тень или свет?

Прикрываю глаза и вступаю в светлый коридор. Сумерки любят тайны, а мне не нужно сейчас никаких тайн, только ровно и спокойно дожить до вечера. Так, если это нужный путь, где-то должна обнаружиться ведущая вниз лестница, и…

Я поднимаю глаза и замираю, застываю от восхищения. На стене справа висит огромное вышитое полотно. Круг, разделенный на тринадцать — я дважды пересчитываю — секторов четырех цветов. Что-то из чудом сохранившегося в памяти подсказывает: календарь.

Тринадцать равноправных месяцев года по двадцать восемь дней в каждом — по числу тринадцати безымянных богов, создавших этот мир. Цветок в центре, образованный пересечением равных овалов, символизирует один-единственный день во благо всех богов сразу, не принадлежащий никому их них. Месяцы самого длинного периода, холода — Смерти, Гнева, Печали и Безмолвия — вышиты черным и серебром. Сменяющие их месяцы света — Смирения, Сновидения и Жизни. Их цвет голубой. Месяцы жаркого Соловера, дневного светила — Радости, Познания и Страсти. Их цвет — золото. Месяцы ночной Лоуны — Сомнения, Надежды и Забвения. Может, к богу Забвения мне и стоило вознести молитвы? Но боги давно не открывали людям истинных имен, а может, и сами забыли — или же люди утратили их, оттого никакие молитвы не доходили до божественного мира.