Кетлин О'Брайен - Запретная страсть
– Ладно, папа, ничего, – пряча слезы, проговорила Келси и взяла его под руку. – Все будет хорошо. Только, пожалуйста, не говори так, тем более здесь. Прошу тебя.
– О, Келси, дорогая моя. Прости, я такой никчемный старикашка!
Он обхватил ее руками, и она положила голову ему на плечо. Но плакать ей не хотелось, ведь слова отца были мольбой о прощении, а не предложением поддержки. Она похлопала его по широкой и сильной спине. Ну, не обидно ли, что такая спина не может сама тащить свою ношу?
– Келси, как ты?
Тихонький, подавленный голосок Джинни оборвал ее мысли, и Келси отстранилась от отца. Рядом был еще один человек, нуждавшийся в утешении, к тому же слишком маленький, чтобы справиться со свалившимися на него горестями.
Она посмотрела на девочку, очень надеясь, что улыбается уверенно.
– О'кей, – сказала она. – А ты?
– Я хочу к Брэндону. – Джинни насупилась и часто-часто заморгала, сдерживая слезы. Волосы у нее были заплетены в тугую косу, что не красило ее маленькую веснушчатую мордашку, да и черное платьице сидело плохо. Она очень походила на бедную сиротку, какой и была на самом деле. – Ты говорила, что мы поедем сегодня. А когда?
– Скоро. Давай вернемся домой, поможем принять гостей, а потом поедем в больницу.
Джинни радостно обняла ее, и в груди у Келси похолодело от нарастающего чувства вины. В день похорон Дугласа ей до смерти хотелось увидеть Брэндона, и она ничего не могла с собой поделать.
Сердце бешено забилось, и она подняла лицо к небу, чтобы поймать сквозь ветер немножко солнца. Может, Брэндон уже все вспомнил? Может, он ждет встречи с таким же нетерпением, как и я? Теперь у нас будет больше времени, и те чувства, что были тогда запретными, вернутся… Или я выдаю желаемое за действительное?
Келси теснее прижала к себе теплое, гибкое тельце девочки, и они стали спускаться с холма.
Нет. Просто обыкновенная, вышедшая из моды надежда. И я от нее не откажусь, до последнего.
Еще одна теплая струйка бульона побежала по подбородку, и Брэндон наконец не выдержал, выплеснув все ругательства, которые копились в нем с самого утра. Палата сотрясалась от первобытного рыка, каким мог разразиться только посаженный в клетку дикий лев, – Брэндон в выражениях не стеснялся. Есть в палате сестра или нет, он не знал, но ему было плевать. Ему до смерти надоело изображать терпеливость.
Швырнув ложку на поднос, он утерся тыльной стороной ладони. Бульон и желе! В конце-то концов, неужели эти садисты не могут дать ему еду, которая бы не расползалась и не разливалась?
– А ведь я предлагала накормить вас, мистер Траерн.
Вот черт! Сестра в палате, еще не ушла. Он чувствовал, как она негодует, устраняя последствия его непослушания. Она позвякивала дешевыми ложкой и вилкой о пластиковые тарелки и умелыми скупыми движениями подтыкала его больничный халат.
– Я вам не младенец, – коротко бросил он. – Если бы мне давали человеческую еду, я быстрее бы поправлялся.
– Если бы вам давали человеческую еду, вас рвало бы. Уж лучше вытереть лишний раз подбородок, согласитесь.
Она произнесла эти слова с подозрительным простодушием, как будто при этом улыбалась. Брэндон повернулся на звук ее голоса, позабыв, что глаза у него завязаны и ничего не увидят. Досадуя на себя за это, он вернул голову в прежнее положение и ничего не ответил.
– Мы сегодня не в духе, верно?
Когда она без предупреждения быстрым движением схватила его за руку, он с трудом поборол желание вырваться. Не обращая внимания на дернувшуюся было руку, сестра зажала его запястье поразительно сильными пальцами.
– Должно быть, это потому, что вы отказываетесь принимать лекарства, – скороговоркой сказала она, занятая проверкой его пульса, который заметно участился, подхлестываемый раздражением. – Вам было бы намного легче, если бы вы принимали лекарства.
Брэндон покачал головой. Начиная с сегодняшнего дня, как бы ни протестовало мое тело, с лекарствами покончено! Мне необходимо вернуть способность нормально думать, я не могу больше находиться в сумеречном состоянии от болеутоляющих. Ведь я умею переносить боль. По крайней мере боль убеждает в том, что я не умер, хотя и не вижу собственных рук…
– Не нужны мне эти чертовы лекарства!
Он почувствовал, что сестра откатила от него столик с подносом – меньше стало пахнуть бульоном. Затем, к его великому разочарованию – черт бы побрал ее туфли на мягкой подошве, – она снова оказалась рядом с его постелью, закатала рукав халата и обернула руку манжетом тонометра.
– Вы мне это уже говорили. – Она накачивала манжет, пока он не врезался в кожу. – И я, кажется, начинаю тосковать по добрым старым временам, когда вы пребывали в милой, учтивой коме…
Теперь в ее голосе явно слышался смех, и губы Брэндона непроизвольно растянулись в улыбке.
– Жаль, что нельзя отправить меня обратно, да?
– Ну почему же нельзя… – сестра с присвистом погнала еще порцию воздуха в манжет, – я слышала, что, если с хирургической точностью прицелиться хорошей дубиной…
Наконец он рассмеялся. И, несмотря на то что при этом в глаза впились иголки боли, смех доставил ему удовольствие. Он, во всяком случае, почувствовал себя живым. Больше похожим на того, каким он был когда-то.
– Вот это больше вам подходит! – Как будто читая его мысли, сестра похлопала его по руке, потом забрала поднос с посудой и вышла из палаты.
Откинувшись на подушки, Брэндон задумался, и смех замер у него на губах. Буду ли я снова таким, как раньше? Когда я выйду из этой чертовой больницы, вся моя жизнь станет совершенно другой. Начать с глаз: что будет с моими глазами? Доктор Джеймс уже предупреждал, что зрение может быть нарушено навсегда. Нет, не нарушено. Утрачено. Я ослеп.
От одного этого слова его охватила самая настоящая паника, он пощупал бинты на висках, задвигал глазами вправо-влево, но повсюду была только невыносимо давящая тьма.
Тут же вспышками боли отозвались все поврежденные места, и пришлось замереть. Брэндон сполз с подушек и принялся глубоко, полной грудью дышать, расслабляя мышцы. Сперва на ноге, начиная со сломанных пальцев, потом сосредоточился на порванных связках под коленом. Затем таз и поясница, где узлами затвердели растянутые мышцы. Наконец руки, грудь, шея.
Это помогло. Боль немного сдала позиции, и хотя не исчезла совсем, но по крайней мере отступила на несколько шагов.
Да, жизнь будет другой, но у меня хватит сил без страха взглянуть ей в лицо, какой бы она ни была. Дугласа нет. Это значит, что я не могу больше позволить себе роскошь оставаться беспечным археологом, которого не усадишь за канцелярский стол, потому что он предпочитает слоняться по зеленым джунглям и копаться в болотах в поисках забытых сокровищ и лишь иногда навещать родной город, раздавая направо-налево чаевые. А подписывать ведомости на зарплату – не его забота. Он с удовольствием играет с сестричкой, не ломая голову над тем, в какую школу ей ходить и какому врачу показать…
