Пышка, не верь лютому! (СИ) - Тверская Эрика

Он наблюдал за мной, его пронзительный взгляд, казалось, сканировал каждую мою эмоцию, каждое движение лицевых мышц. Казалось, он искал следы сомнения, страха, неискренности.

Наконец, он медленно кивнул, и тень удовлетворения скользнула в его глазах. —Я жду твоего ответа, Юленька. Я знаю, он будет правильным.

Он повернулся и вышел, оставив меня одну с телефоном в одной руке и с тяжелым камнем на сердце — в другой.

Неделя. Всего семь дней, чтобы решить, готова ли я навсегда связать свою жизнь, свое тело, будущее своего ребенка с этим человеком. С его миром, полным теней, жестокости и невысказанных угроз.

Радость угасла, сменившись трезвым, холодным расчетом. Да, он спас меня. Но цена этой свободы с каждым часом становилась все страшнее и очевиднее.

Глава 4

Глава 4

Три дня. Семьдесят два часа, которые растянулись в странный, зыбкий промежуток между прошлым и будущим. Между страхом и надеждой.

Я сидела у окна в своей комнате-шкатулке и смотрела, как дождь стекает по стеклу, рисуя причудливые, извилистые пути. Словно зеркало моих мыслей.

Стоит ли мне сблизиться с Максом?

Вопрос висел в воздухе, настойчивый и неотвязный. Да, я хотела семью. Мечтала о ребенке. Тихо, глубоко в душе, пока Рома отшучивался и говорил «не готов». Эта мечта стала такой же привычной и несбыточной, как мечта полететь на Луну.

А теперь она была так близко. На расстоянии вытянутой руки. В лице этого могучего, опасного, невероятно притягательного мужчины. Он предлагал не просто ребенка. Он предлагал наследника. Целую империю для моего сына. И себя — в отцы.

Но это было… слишком быстро. Ошеломляюще быстро. Как прыжок с обрыва в темную воду. Я не знала, что ждет на дне.

Рома наоборот оттягивал этот момент…

Мысль о бывшем муже вызвала не боль, а странное понимание. Рома тянул время, потому что был слаб. Потому что боялся ответственности, взросления, всего. Его насмешки над моим весом были ширмой для его собственных комплексов. Он хотел оставить все как есть — удобно, привычно, без перемен.

А Макс… он другой.

Он не боялся. Он хватал жизнь зубами, рвал ее на части, как и того партнера, что украл его деньги. Он видел цель и шел к ней, сметая все на своем пути. И он выбрал меня. Не испугался, не засомневался. Просто взял.

В этом была и пугающая сила, и пьянящая уверенность. С ним я не была бы вечно виноватой «пышкой». Я была бы… матерью его сына. Женщиной, которую он… уважал? Ценил? Или просто считал подходящим инструментом?

Я закрыла глаза, пытаясь отделить благодарность за спасение от реальных чувств. От страха. От того самого красного отсвета в его глазах.

Он дал мне неделю. Прошло три. Четыре дня оставалось на то, чтобы решить свою судьбу. Согласиться и прыгнуть в неизвестность с этим опасным, загадочным мужчиной. Или…

Или что? Вернуться? Но вернуться было некуда. Только в ту же серую жизнь, но уже с клеймом «сбежавшей жены».

Я вздохнула и положила руку на еще плоский живот. Здесь могла уже начаться новая жизнь. Не только моя, но и совсем крошечная, ни в чем не виноватая.

«Он другой», — снова подумала я. И в этой мысли была и надежда, и самый главный страх.

Легкий, почти застенчивый стук в дверь вывел меня из тягостных раздумий.

— Любимая? Я принёс тебе фруктов. Тебе нужны витамины.

Его голос за дверью звучал иначе — без привычной властной нотки, мягче, заботливее. Бархатный баритон, который вчера отдавал приказы, сегодня был полон нежности.

Я поправила халат и пошла открывать. На пороге стоял Макс. В одной руке он держал большую фарфоровую тарелку, уставленную идеально нарезанными фруктами — спелыми дольками ананаса, клубникой, словно отборными бусинами, виноградом без единой косточки. В другой — высокий стакан с чем-то зеленым и свежим, похожим на смузи.

— Я не знал, что ты любишь больше, поэтому нарезал всего немного, — он протянул мне тарелку, и его пальцы слегка коснулись моих. — И это… Генри говорит, это витаминная бомба. Шпинат, киви, яблоко. Для… ну, для будущего.

Он произнес это последнее слово не как угрозу или требование, а с какой-то почти робкой надеждой. Его разбитая губа заживала, но синяк под глазом все еще цвел буйным фиолетово-зеленым цветом, делая его похожим на большого, поверженного в бою, но не сломленного воина, который принес дары.

Я взяла прохладную тарелку. Аромат свежих фруктов ударил в нос, такой живой и настоящий среди всей этой роскоши и неопределенности.

— Спасибо, Макс… — я улыбнулась, и на этот раз улыбка была почти искренней. — Это так мило с твоей стороны.

Он стоял в дверях, не решаясь войти без приглашения, и смотрел на меня. Его взгляд скользнул по моим рукам, держащим тарелку, по лицу, будто ища ответа на свой невысказанный вопрос.

— Я не хочу давить на тебя, Юленька, — сказал он тихо. — Я просто… хочу заботиться о тебе. Правильно заботиться. Не так, как это делали другие.

В его словах не было упрека Роме, но он витал в воздухе между нами. Другие — те, кто смеялся, кто унижал, кто не видел в тебе ничего, кроме объекта для насмешек.

Он принес не просто фрукты. Он принес символ. Символ той жизни, которую он мог дать. Заботы. Внимания. Всего самого лучшего.

— Я понимаю, — так же тихо ответила я. — И мне это… очень приятно.

Он кивнул, и его лицо осветилось редкой, почти мальчишеской улыбкой. —Хорошо. Тогда я не буду мешать. Отдыхай, читай. Если захочешь прогуляться по саду — скажи Генри, он сопроводит.

Он повернулся, чтобы уйти, но я невольно окликнула его. —Макс.

Он обернулся. —Да?

— Твой… глаз… — я робко указала пальцем на свой висок. — Он все еще болит?

Он дотронулся до синяка и усмехнулся. —Пустяки. Напоминание о том, что ничто ценное не дается легко. Спокойной тебе ночи, любимая.

И он ушел, оставив меня на пороге с тарелкой фруктов, со стаканом «витаминной бомбы» и с еще более сложной игрой эмоций внутри. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось что-то новое. Что-то теплое и опасное одновременно.

Я уже хотела закрыть дверь, как вдруг услышала его шаги, замершие в коридоре. И тихий, сдавленный, но идеально различимый голос. Он говорил по телефону. Не с деловым партнером. Не с подчиненным.

С Ромой.

Кровь отхлынула от лица. Я прильнула к щели между дверью и косяком, затаив дыхание.

— Ром, не звони мне и не ори, — его голос был низким, как рык хищника, но абсолютно спокойным. В нем не было ни капли гнева. Только холодная, смертельная уверенность. — Я её люблю.