Пышка, не верь лютому! (СИ) - Тверская Эрика

Он не говорил «спасибо». Но однажды, когда я обрабатывала ему рассеченную бровь, он вдруг прикрыл мою руку своей ладонью и тихо сказал:

— Ты у меня сильная, Юленька. Я это ценю.

И в этих словах было больше признания, чем в десятках комплиментов о красоте. Он видел мою выдержку. И одобрял ее.

Я не знала, что творилось за стенами нашего дома. Не знала, кем он был на самом деле в те часы, когда пропадал. Но я поняла главное: в его мире выживает тот, кто не задает лишних вопросов. Кто демонстрирует преданность и стальные нервы.

Он стоял в дверном проеме, едва держась на ногах. Его рубашка была порвана у плеча, темное пятно расползалось по боку. Лицо… Боже, его лицо было почти неузнаваемым под слоем кровоподтеков и ссадин. Один глаз заплыл полностью, второй с трудом фокусировался на мне. Он дышал тяжело и прерывисто, опираясь о косяк двери.

Я вскочила с дивана, сердце упало в пятки. —Макс! Что… что случилось? — вырвалось у меня, голос сорвался на шепот.

Он лишь мотнул головой, и это движение явственно причинило ему боль. —Не важно, — выдохнул он хрипло, и его голос был плоским, холодным, как сталь. В нем не было ни боли, ни злости. Только пустота и крайняя усталость. — Пойдём в спальню.

Я не поняла. Не сразу. Мой мозг отказывался складывать эту картину — его избитое тело и это приглашение. —Что… — прошептала я, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Он сделал шаг вперед, оторвавшись от опоры. Его движение было неуверенным, но полным невероятной, звериной целеустремленности. Он подошел ко мне так близко, что я почувствовала запах крови, пота и чего-то горького — может и адреналина.

— Пойдём в спальню, — повторил он, и на этот раз в его хрипом голосе прорвалось нетерпение, долго сдерживаемая ярость, обращенная не на меня, а на весь мир. — Я устал ждать, Юля.

Его единственный открытый глаз смотрел на меня с такой интригой, что стало трудно дышать. Он ждал не просто ответа. Он ждал подтверждения. Заключения нашей странной, ужасной сделки. Он пришел с войны — своей войны — за своим призом. За мной. За будущим, которое я должна была ему дать.

И я поняла, что это не просьба. Это — точка. Конец всем отсрочкам и сомнениям.

Он протянул руку. Не чтобы ударить. Чтобы вести. Его пальцы дрожали от перенапряжения.

Я посмотрела на его разбитое лицо. На его непоколебимую волю. На ту пропасть, в которую мне предстояло шагнуть.

И, затаив дыхание, я положила свою ладонь на его.

Не было страха. Был лишь ледяной, безоговорочный выбор.

— Хорошо, Макс, — тихо сказала я. — Пойдем.

И повела его сама, поддерживая под локоть, чувствуя, как напряжены его мускулы, как он почти падает от усталости, но не сдается. Мы шли по коридору — избитый воин и его добыча, добровольно ставшая союзницей.

Дверь в спальню закрылась за нами с тихим щелчком.

Его пальцы были нетерпеливыми, дрожащими от адреналина и усталости, но невероятно твердыми. Он не рвал одежду, но и не церемонился — пуговицы моей блузки разлетелись с тихим щелчком, упав на толстый ковер. Я замерла, сердце колотилось где-то в горле, смесь страха и какого-то дикого, запретного возбуждения сковывала движения.

— Макс… — попыталась я протестовать, но голос звучал слабо и неубедительно.

— Тихо, — прошептал он хрипло, его дыхание, пахшее кровью и дорогим коньяком, обожгло мою шею. — Я ждал слишком долго.

Его руки скользнули по моим плечам, сбрасывая ткань, ладони были шершавыми, исцарапанными. Он притянул меня к себе, и я почувствовала всю грубость его порванной рубашки, холод металла пряжки ремня, тепло его тела сквозь ткань. Он был весь — напряжение, боль и неукротимое желание.

Я боялась. Боялась его силы, его ярости, того, что сквозило в каждом его движении. Но когда его губы грубо прижались к моим, в них была не только властность, но и какая-то отчаянная, почти животная нужда. Он нуждался во мне. Не просто в женщине, а именно во мне. В моем тепле, моем принятии, моем теле.

И я… я поддалась.

Мое сопротивление растаяло, как воск под пламенем. Руки сами собой обвили его шею, пальцы вцепились в его влажные от пота волосы. Я ответила на его поцелуй, уже не думая ни о чем — ни о синяках, ни о его темных делах, ни о последствиях. Был только он — грубый, раненый, опасный и невероятно желанный в этот миг.

Он срывал с меня одежду, а я помогала ему, движения стали резкими, порывистыми. Его ладони скользили по моей коже, оставляя мурашки, сжимали бедра, притягивая меня ближе, стирая последние остатки дистанции.

Он был настойчив, почти жесток в своей страсти, но в каждом прикосновении читалась и нежность, тщательно скрываемая, прорывающаяся наружу вопреки ему самому. Он словно проверял меня на прочность, и я сдавала этот экзамен, отдаваясь ему целиком, без остатка.

Когда он вошел в меня, боль смешалась с наслаждением, и я закричала — тихо, подавленно, в его влажную от пота плечо. Он замер на мгновение, давая мне привыкнуть, его единственный открытый глаз вглядывался в мое лицо, ища подтверждения, одобрения.

— Юленька… — прохрипел он, и в его голосе прорвалась та самая, сокрытая нежность.

И это сломало последние преграды. Я обняла его крепче, позволив всему случиться. Мы двигались в унисон — он, истекающий яростью и болью внешнего мира, и я, принявшая его всего, без условий.

В финале он закричал — глухо, сдавленно, будто выпуская из себя всех демонов, и рухнул на меня, тяжелый, мокрый, настоящий. Его дыхание выравнивалось, тело постепенно расслаблялось.

Мы лежали в тишине, и только треск поленьев в камине нарушал ее. Он не отпускал меня, держа так крепко, будто боялся, что я исчезну.

Страх ушел. Осталась лишь странная, щемящая усталость и тихое, тревожное осознание: точка невозврата пройдена. Я стала его. Совсем. И где-то глубоко внутри, под слоем смешанных чувств, теплилась крошечная, испуганная надежда на то, что именно в этот мик могла начаться новая жизнь. Не только наша.

Сознание возвращалось медленно, пробиваясь сквозь сонную вату. Первым делом я потянулась рукой на его сторону кровати. Простынь была холодной и пустой.

Я открыла глаза. Солнечный свет, приглушенный тяжелыми шторами, мягко освещал спальню. И тогда я увидела их.

На прикроватном столике стоял огромный, пышный букет. Не белые розы, как в первый раз, а взрыв цвета — алые маки, нежно-сиреневые ирисы, солнечные ранункулюсы. Дикий, страстный, немного неистовый, совсем как он.

Рядом, прислоненная к хрустальной вазе, лежала плотная карточка. Я протянула руку. Почерк был размашистым, уверенным, чернила чуть отдавали серебром.

Любимая, я поехал по делам. А ты отдыхай. П.С. Спустись вниз, там подарок.