Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо
— Ладно, — согласился я, хотя очень сомневался, что при мне Баварин станет вести себя по-другому.
Мы прошли сквозь стеклянные двери, которые открылись сами собой, и оказались в просторном холле с мягкими ковровыми покрытиями, зимним садом, представительным усатым портье и двумя крепкими молодцами в пятнистых комбинезонах.
Журавлева здесь, как видно, хорошо знали. Портье вежливо улыбнулся. Крепкие ребята пожали нам руки.
— Баварин у себя? — деловито спросил Журавлев.
— У себя, у себя, — с готовностью покивал портье. — Только он никого не велел к себе пускать. «Я, — говорит, — новый шедевр обдумываю».
Журавлев презрительно фыркнул.
— Сейчас поглядим, какой он там шедевр обдумывает.
Мы вошли в лифт. Журавлев нажал кнопку последнего этажа.
— Гостиницу купил местный долларовый миллионер, — стал объяснять он по дороге. — И переоборудовал ее по европейским стандартам. А за городом, прямо в лесу, целый санаторный комплекс строит. Здесь же недавно обнаружили жутко целебный источник. Скоро у нас будет настоящий курорт.
Лифт остановился. Двери открылись.
Перед нами был узкий коридор с выкрашенными желтой краской стенами. На дощатом полу лежала потрепанная дорожка.
— Это теперь такие европейские стандарты? — спросил я.
— Да нет. Последний этаж еще не переделывали. А Баварин отказался жить в дорогом номере. «Чем выше личность, — говорит, — тем скромнее ее желания».
Мы подошли к обшарпанной двери.
— Стучи, — приказал Журавлев.
Я постучал.
— Кто там? — раздался из-за дверей недовольный голос Баварина.
Я назвал себя и сказал, что пришел узнать насчет своего сценария, как мы и договаривались. Ответа не последовало. Я толкнул дверь, мы вошли. В нос сразу же ударил резкий запах давно не проветриваемого помещения.
Это был типичный гостиничный номер: кровать, кресло, стол… Входя, я случайно поддал ногой пустую бутылку. Бутылка покатилась.
Замызганный пол был усеян окурками.
А сам Баварин — выдающийся кинорежиссер, почетный председатель, заслуженный деятель и т. д. и т. п. — валялся на кровати в мятой одежде и грязной обуви. При нашем появлении он с трудом оторвал голову от подушки и окинул нас долгим блуждающим взглядом. Лицо его было опухшим и небритым — типичное лицо алкаша в период запоя.
Первым заговорил Журавлев.
— Здравствуйте, Евгений Петрович, — с фальшивым воодушевлением сказал он. — Ну, как вы устроились? Как отель?
— Это не отель, — мрачно произнес Баварин, — а ночлежка.
— Вы можете в любой момент переехать в номер-люкс.
Баварин ничего не ответил.
Видимо, устав держать голову на весу, он снова откинулся на подушку. Журавлев растерянно поглядел на меня. Я пожал плечами.
— Евгений Петрович, — предпринял он новую попытку завязать разговор, — наша телекомпания решила сделать цикл передач о вашем творчестве. Мы пришли вас снимать.
— Я тебе не девочка, чтобы меня снимать. И не повешенный.
Разговор явно не клеился.
— Может, все-таки попробуем, — убитым голосом сказал Журавлев, доставая из сумки видеокамеру. — Вы нам расскажете о своих творческих планах, личной жизни, заветных желаниях…
Баварин демонстративно разглядывал потолок.
— Мое самое заветное желание, — раздельно проговорил он, — чтобы ты отсюда убрался. И как можно скорее. Тебе понятно?
Журавлеву было понятно. Он убрался.
Мы остались с Бавариным вдвоем. Он сел, потер ладонями опухшее лицо.
— Терпеть не могу телевизионщиков.
Я осторожно заметил, что у Журавлева могут быть неприятности. Баварин пересел в кресло, стоявшее у стола, и налил себе полную стопку водки.
— Начал читать твой сценарий, сынок, — сказал он, залпом осушив стопку и занюхав водку рукавом. — Дочитал до пятой страницы. Пока нравится.
В дверь робко заглянул Журавлев.
— Извините, я тут сумочку оставил.
— Ладно уж, — смилостивился Баварин, — снимай свое дурацкое интервью.
Журавлев воспрянул духом, засуетился, протянул мне видеокамеру, в двух словах объяснив, как с ней обращаться.
— Дорогие телезрители! — бодро заговорил он в объектив. — Сегодня у нас в гостях известный кинорежиссер Евгений Петрович Баварин. Сейчас в Каннах в конкурсном показе участвует его последний фильм «Корабль, идущий в Эльдорадо». Как вы думаете, Евгений Петрович, — обратился Журавлев непосредственно к Баварину, — ваша лента получит главный приз Каннского кинофестиваля «Золотую пальмовую ветвь»?
— Без всякого сомнения, — отрезал Баварин.
— Да, но фильм кончается очень трагически. Герои погибают. А ведь западному зрителю не нравятся такие концовки.
— Верно. Поэтому я для них другую концовку сделал. В русском варианте герои погибают. А в западном — венчаются.
— А почему вы сами не поехали в Канны?
— Какая разница, куда ехать, — поморщился Баварин. — В Канны или сюда. Ведь так? — посмотрел он на меня.
— Может быть, и так, — дипломатично ответил я, — но не для всех.
— Ой, да брось ты! Везде одно и то же.
— И все-таки вы, Евгений Петрович, предпочли приехать на свою родину, — слащаво произнес Журавлев, — а не на Каннский фестиваль…
— Да уж лучше здесь сидеть, чем общаться в Каннах с этими хорьками.
— Похоже, вы не очень жалуете других режиссеров, — кисло заметил Журавлев.
— Актеров я тоже не люблю, — безапелляционно заявил Баварин. — У меня к ним такое же отношение, как к тараканам. Бегают, суетятся…
— А что вы любите? — спросил я.
— Курицу, — ответил Баварин, — жареную.
На лице Журавлева ясно читалось: вот скотина. Но он как ни в чем не бывало продолжал задавать вопросы. А что ему еще оставалось делать?
— Евгений Петрович, может, вы теперь расскажете о своей личной жизни?
— Сейчас расскажу. — Баварин сделай порядочный глоток, теперь уже прямо из бутылки. — В моей личной жизни есть нечто роковое. Вот как у Пушкина с Дантесом. Вы обратили внимание, что у того и у другого в фамилии по шесть букв?
— Конечно, обратили, — не моргнув глазом, соврал Журавлев.
— Вот так же и у меня. Три раза я был женат. И все три жены мне изменили. Причем последняя, Инна, изменила с негром. С негром! — выставил он вверх указательный палец. — Звали этого черного кобеля Джим. — Баварин еще отхлебнул из бутылки. — Тех жен я простил. Ибо кто сам не без греха… А Инну — нет! Потому что не понимаю! Не по-ни-ма-ю! Что ж она делает?! — перешел Баварин на крик. — А ребенок родится?! Черномазый. Ему же потом в школу идти!
«Да, — подумал я, — интересную передачку увидят зрители. Если, конечно, увидят».
