Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения
— Оставь Роберта в покое! Не убивай его, как убила Генри.
Наступила мертвая тишина, какая бывает душным июльским днем перед грозой. Сесилия лежала без сил, и только сердце громко билось у нее в груди. Она прислушивалась так, словно все ее существо превратилось в ухо. Наконец до нее донесся шепот:
— Кто-то говорит со мной?
Сесилия опять припала к трубе.
— Не убивай Роберта, как ты убила меня, — тягуче произнесла она низким, но тихим голосом.
— Ах! — послышался короткий испуганный вскрик. — Кто это говорит?
— Генри! — тем же измененным голосом ответила Сесилия.
Опять наступила мертвая тишина. Бедняжка Сесилия была в прострации. Тишину долго не нарушал ни один звук, но в конце концов она услышала:
— Я не убивала Генри. Нет, НЕТ! Генри, ты не должен меня винить! Я любила тебя, милый. Я лишь хотела тебе помочь.
— Ты убила меня! — с осуждением произнес якобы мужской голос. — А теперь отпусти Роберта. Отпусти его! Позволь ему жениться!
Какое-то время было тихо.
— Ужасно, ужасно! — словно в раздумье, пробормотал голос снизу. — Неужели возможно, чтобы тут был твой дух, Генри, и он обвинял меня?
— Да! Я обвиняю тебя!
Всю свою до сих пор сдерживаемую ненависть вложила Сесилия в эти слова, произнесенные в водосточную трубу. И в то же время, она готова была расхохотаться. Это было ужасно.
Сесилия слушала и слушала. Ни звука! Время как будто остановилось, пока она неподвижно лежала под слабеющими лучами солнца. Небо пожелтело. Она торопливо оделась и поспешила вниз, но прежде из осторожности позвала:
— Тетя Полин! Вы слышали гром?
— Да! Я ухожу. Не жди меня, — ответил слабый голос.
Сесилия, поднявшись на чердак, смотрела, как прекрасная дама, завернувшись в великолепный старинный синий шелк, неверными шагами идет к дому.
Небо понемногу темнело. Сесилия торопливо отнесла в дом пледы. Потом разразилась гроза. К чаю тетушка Полин не вышла. Она боялась грома. Роберт тоже приехал лишь после чая, попав под проливной дождь. Сесилия ушла через крытый переход к себе, тщательно оделась к обеду и даже украсила платье белыми цветами.
В гостиной горела затененная лампа. Переодевшись, Роберт ждал и прислушивался к шуму дождя. Странное дело, он тоже как будто нервничал в предчувствии чего-то необычного. Пришла Сесилия, белые цветы у нее на груди кивали головками в такт ее шагам. Роберт с любопытством поглядел на нее, лицо у него было другим, не таким, как всегда. Сесилия подошла к книжному шкафу возле двери, будто хотела найти какую-то книгу, а сама напряженно прислушивалась к каждому звуку. Сначала был шорох, потом почти бесшумно открылась дверь. И в это самое мгновение, стоя у двери, Сисс включила яркую электрическую лампу.
На пороге стояла тетушка в платье из черных кружев на чехле из ткани цвета слоновой кости. Лицо у нее было аккуратно накрашено, но казалось изможденным, да еще на нем отражалось несказанное раздражение, словно долгие годы подавляемой злобы и неприязни к близким мужчинам неожиданно превратили ее в старую ведьму.
— Ой, тетушка! — вскрикнула Сесилия.
— Ах, мама, оказывается, ты уже старушка! — вырвалось у Роберта, который словно бы опять сделался мальчишкой и в себя не мог прийти от новой шутки матери.
— Ты только сейчас это узнал? — язвительно парировала старая дама.
— Да! Ну, я думал…
Он не договорил.
— Мы идем вниз? — спросила измученная старая Полин, еле сдерживая ярость.
Она не обратила внимания на необычное освещение, хотя всегда тщательно заботилась о том, где поставить лампы. И по лестнице она спускалась довольно нетвердым шагом.
За столом Полин сидела, словно надев свирепую морщинистую маску. Она выглядела старой, очень старой, и была похожа на ведьму. И Роберт, и Сесилия тайком поглядывали на нее. И еще Сесилия заметила, что Роберт, неприятно изумленный внешним видом своей матери, как будто стал другим человеком.
— Как ты добрался до дому? — отрывисто спросила Полин с едва сдерживаемым раздражением.
— Под дождем, конечно же.
— Скажите, какой умник. Заметил, что идет дождь! — проговорила его мать, кривя губы в злобной усмешке, сменившей лукавую улыбку.
— Я не понимаю, что тебе не понравилось, — вежливо отозвался Роберт.
— Оно и видно, — сказала Полин, торопливо и неряшливо глотая еду.
Она набрасывалась на подаваемые блюда, словно бешеная собака, к вящему ужасу слуги. Едва обед закончился, как Полин заспешила, но как-то странно, бочком, вверх по лестнице. Потрясенные Роберт и Сесилия опасливо последовали за ней, будто два заговорщика.
— Сама налей кофе. Терпеть не могу! А я пошла! Спокойной ночи! — резко, отрывисто произнесла старуха и новой шаркающей походкой отправилась вон из комнаты.
Повисла мертвая тишина.
— Боюсь, мама нездорова, — в конце концов заметил Роберт. — Надо, чтобы она показалась врачу.
— Да!
Вечер прошел в молчании. Роберт и Сесилия разожгли огонь в камине и остались в гостиной. За окнами лил холодный дождь. Оба делали вид, будто читают. Обоим не хотелось проводить вечер в одиночестве. Несмотря на непостижимые зловещие перемены, вечер пролетел быстро.
Около десяти часов вдруг появилась Полин в синей шелковой накидке. Закрыв за собой дверь, она подошла к камину. Потом с ненавистью, с откровенной ненавистью посмотрела на молодых людей.
— Вам надо как можно скорее пожениться, — проговорила она неприятным голосом. — Будете выглядеть приличнее, вы ведь страстно влюблены друг в друга!
Роберт молча вскинул на нее взгляд, потом сказал:
— Мне казалось, мама, ты против родственных браков.
— Против! Но вы не родственники. Твоим отцом был итальянский священник.
Полин вытянула со вкусом обутую ножку к огню — прежним кокетливым движением. Ее тело стремилось повторять привычные изящные жесты. Однако что-то в ней надломилось, и теперь Полин была похожа на жуткую карикатуру на саму себя.
— Мама, это правда?
— Правда! Еще бы не правда! Это был достойный человек, иначе он не стал бы моим любовником. Это был в высшей степени достойный человек и не заслужил такого сына, как ты. Это счастье досталось мне одной.
— До чего же неприятно, — медленно проговорил Роберт.
— Неприятно? Тебе? Напротив, тебе повезло. А вот мне — нет, — ехидно отозвалась Полин.
Ужасно было смотреть на нее, словно разбился бокал из венецианского стекла, который потом склеили в нечто уродливое, с выступающими острыми краями.
Она ушла так же неожиданно, как пришла.
Миновала неделя. Полин не оправилась от потрясения. Похоже было, будто все нервы в ее теле одновременно, как сумасшедшие, завопили на разные голоса. Приехал врач, прописал снотворное, потому что она не могла заснуть. Без таблеток она совсем не спала и ходила взад-вперед по комнате, отвратительная, жестокая, источающая смрад ненависти. Ей было невмоготу даже смотреть на сына и племянницу. Когда же кто-нибудь из них все-таки приходил к ней, она спрашивала, не скрывая злости:
