Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения
— Ну? Когда же свадьба? Или уже отпраздновали?
Поначалу Сесилия была в ужасе от того, что совершила. Она поняла, что как только ее обвинение пробило прекрасную броню, в душе начались корчи. Это было ужасно. Сисс так измучилась, что едва не раскаялась в содеянном. А потом подумала: такой ее тетушка была всегда. Так пусть до конца своих дней живет со сброшенной маской.
Однако жить Полин оставалось недолго. Она сморщивалась прямо на глазах. Все время проводила в своей комнате и никого не желала видеть. Зеркала по ее приказу были убраны.
Роберт и Сесилия сидели в гостиной вдвоем. Насмешки сумасшедшей Полин ничуть не повлияли на их привязанность друг к другу, вопреки ее ожиданиям. Однако Сесилия так и не посмела признаться Роберту в том, что она сделала.
— Как ты думаешь, твоя мать любила хоть кого-нибудь? — решилась спросить однажды вечером Сисс.
Роберт внимательно посмотрел на девушку.
— Себя! — помолчав, сказал он.
— Она и себя-то не любила, — отозвалась Сисс. — Это было что-то другое — что это было?
Не в силах найти ответ, она с мольбой повернулась к нему.
— Власть! — коротко ответил Роберт.
— Какая власть? Я не понимаю.
— Она жила за наш счет, — с горечью произнес Роберт. — Она была прекрасна и подпитывалась чужими жизнями. В последние годы мной, а прежде — Генри. Присасывалась к чьей-нибудь душе и высасывала из нее жизнь.
— Ты не простишь ее?
— Нет.
— Бедная тетушка Полин!
Но на самом деле Сисс не жалела ее. Ужас, вот что она испытывала.
— Я знаю, у меня есть сердце, — со страстью проговорил Роберт, ударяя себя кулаком в грудь. — Но оно опустошено ею почти до дна. Я знаю людей, которым нужна власть над другими людьми.
Сисс молчала, да и что тут скажешь?
Через два дня Полин нашли в постели мертвой. Она приняла слишком много веронала, и ее ослабевшее сердце не выдержало. Но и будучи в могиле, она сумела-таки нанести ответный удар сыну и племяннице. Роберту она великодушно завещала тысячу фунтов стерлингов, Сисс — сто фунтов стерлингов. Все же остальное, включая главные сокровища своего антиквариата, она отписала будущему «Музею Полин Аттенборо».
Под крышей его дома
После обеда, за стаканом вина Родон обычно говорил близким друзьям:
— Ни одна женщина больше не будет спать под крышей моего дома! — Поджимая губы, он произносил это с гордостью, как будто похваляясь. — Даже моя экономка уходит спать к себе домой.
Кстати, в экономках у Родона была кроткая старушка лет шестидесяти, так что нас несколько удивляла такая строгость. Но еще у него была жена, которой он втайне гордился, как весьма ценным приобретением. Правда, отношения они поддерживали необычные, исключительно эпистолярные. А стоило им случайно встретиться на полчаса, Родон сразу становился насмешливо-галантным. Кроме того, у него была любовная связь. В общем, если это не было любовной связью, то чем еще это могло быть? И все же!
— Да, я твердо решил, ни одна женщина больше не будет спать под моей крышей — даже кошка не будет!
Все смотрели на крышу и думали, что же с ней такого? Не говоря уж о том, что крыша ему не принадлежала. Дом он всего лишь арендовал. Что мужчина имеет в виду, когда говорит «моя крыша»? Моя крыша! Единственная крыша, которая точно принадлежит мне, это моя голова. Однако он наверняка не имел в виду то, что женщина захочет спать, укрывшись под куполом его элегантного черепа. Вряд ли он это имел в виду. Иногда увидишь в окне изящную головку и скажешь: «Боже мой, до чего прелестная девичья головка!» А потом в дверях появляется некто в брюках.
Суть, видимо, состояла в том, что Родон говорил с особым выражением — нет, даже не с особым выражением, а коротко и ничего не объясняя: «Больше ни одна женщина не будет спать под моей крышей». Он имел в виду будущее. Очевидно, что он побелил потолки и уничтожил все осевшие на них воспоминания. Или, скорее, перекрасил, потому что потолки у него были хорошие деревянные. В любом случае, если у потолков есть глаза, как у стен есть уши, то Родон, покрывший потолки несколькими слоями краски, стер все свидетельства прошлого — ведь обычно мы спим под потолком, а не под крышей — навсегда их уничтожил.
— И сами вы не будете спать в доме женщины?
Этот вопрос застал его врасплох. Он не был готов к тому, что его, гордого гусака, приравняют к гусыне. Мне стало ясно, что этот вопрос поверг его в глубокие раздумья, так как самые приятные из его воспоминаний были связаны с очаровательной хозяйкой некоего дома. Да и некоторые из лучших отелей принадлежали женщинам.
— Ну знаете ли! Это не совсем одно и то же. Когда покидаешь дом, то, закрыв за собой дверь, как бы освобождаешься от обязательств. Тем не менее, я взял себе за правило не спать под крышей дома, который всем безусловно известен как дом какой-нибудь женщины!
— Отлично! — пожав плечами, сказал я. — Я тоже!
Но его любовная связь сделалась для меня еще более загадочной. Он никогда не говорил о своей возлюбленной, не писал о ней своей жене. Дама — ибо это была дама — жила всего в пяти минутах ходьбы от дома Родона. У нее имелся муж, который состоял на дипломатической службе, в общем, что-то вроде этого, поэтому постоянно отсутствовал. К тому же, и в качестве мужа он был настоящим дипломатом. Я имею в виду баланс сил. Если он обживал довольно большое пространство на земле, значит, его жене в качестве противодействующей силы надлежало обустраивать и укреплять свои позиции дома.
Она была очаровательной, можно даже сказать, красивой женщиной. И у нее было двое очаровательных детей, изобретательных, длинноногих, напоминавших полуоткрытые бутоны гвоздики. В самом деле очаровательных. И еще у этой женщины была тайна. Она никогда ничего не рассказывала о себе. Возможно, она страдала; возможно, была на редкость счастлива, и потому помалкивала. Возможно, ей хватало ума стойко хранить молчание насчет своего счастья. Но надо честно сказать, что о своих страданиях или хотя бы переживаниях она тоже помалкивала. А переживаний у нее наверняка хватало, так как Алек Драммонд иногда укрывался дома, прячась от зубов хищных кредиторов. Он тратил свои деньги, деньги жены и, что самое страшное, чужие деньги. Приходилось что-то предпринимать. Тогда бедняжка Джэнет надевала шляпку и отправлялась в путь. Однако об этом она никогда не рассказывала. Если и прорывалось что-то, то лишь намек: мол, доходы Алека не соответствуют расходам. Как бы там ни было, мы не притворялись слепыми, да и Алек не проявлял излишнюю скромность, описывая свои подвиги.
Родона и Алека связывали приятельские узы, правда-правда! Однако они ничего «такого» не обсуждали. Драммонд предпочитал действовать, а не говорить, причем по собственному усмотрению. Да и Родон, хотя мог болтать до утра, не любил «серьезных разговоров». Даже с ближайшим другом он не говорил о Джэнет, разве что как о соседке и милой женщине, да еще признавал, что обожает ее детей.
