Александр Ежов - Преодолей себя
— Настя! — крикнул он и затаил дыхание. — Настенька, жива?
Она открыла глаза, испуганно посмотрела на него, прошептала:
— Скорей бы... Федя, скорей!
— Сейчас довезу, сейчас.— И он снова впрягся в санки, но почувствовал, что сильно устал.
Дул встречный ветер, повалил снег. Федор вдыхал горьковатый запах мокрого снега, облизывал губы, иногда култышкой смахивал снежинки со лба и тянул лямку, точно бурлак бечеву. Все чаще останавливался, переводя дух, и глядел вдаль, где сквозь снежную пелену виднелись дымки над крышами. Последние две сотни метров показались ему особенно тяжелыми. Отдыхал через каждые две-три минуты и снова шел. Раза четыре падал. Последний раз упал на спуске в ручей, у самого села. Когда поскользнулся и со всего размаху сел, санки больно ударили ему в спину. Он вскрикнул от боли и сразу не мог подняться. Отдышавшись, встал, раскорячив ноги, повернулся лицом к санкам и крикнул:
— Приехали, Настя!
Она отвернула ворот тулупа и посмотрела на него, словно затравленный зверек. А он стоял и глядел нее, радуясь, что довез.
Она позвала его:
— Федя, подойди... ко мне поближе...
Он подошел.
— Спасибо, Феденька! Спасибо!
— За что спасибо-то, Настя? Ведь я люблю тебя, дорогая! Очень люблю!
Она молчала, не знала, как ему ответить. Ведь он так любит ее. Достойна ли она этой любви? Она, изменившая ему. А он, Федя, святой: на все готов ради нее. На все!
— Ты добрый, хороший, Федя. А я... — она договорила, не хватило мужества сказать правду. Горька была эта правда! Страшно горька!
Он уже начал догадываться о чем-то неладном, но жалость к Насте, сострадание, привязанность к ней, любовь к ней — все это чувствовал в себе Федор и готов был простить все, в чем бы ни была она виновата.
— Ладно, не беспокойся,— сказал он тихо, наклонился и поцеловал в горячий лоб. — Все будет хорошо, родная. Все хорошо.
Он снова впрягся и единым махом вынес санки к больнице. И только у крыльца почувствовал, как сильно устал. Стоял, пошатываясь, и уже не в силах был подняться по ступенькам. Отдышавшись, крикнул:
— Эй, люди, где вы?!
Его услышали. Женщины в белых халатах выбежали на улицу, подхватили Настю под руки и повели в больницу. Он видел, как Настя поднималась по лестнице, еле переставляя ноги, тяжелая, неуклюжая в овчинном тулупе. Он хотел было помочь женщинам, но почему-то остался стоять и, когда жена скрылась за дверью, двинулся следом за ней.
Настю увели в приемный покой, а он ждал в коридоре, сидя на скамейке. Врач вышел минут через десять. Это был маленький старичок, остроносый и с седенькими усами. Посмотрев на Федора улыбающимися глазками, спросил:
— Привез сам, значит?
— Сам.
— Ишь прыткий какой!
— Жена! Что с ней? — спросил Федор.
— Не задержим,— ответил доктор. — Приезжай через недельку. Повезешь обратно.
— Я приеду. Обязательно приеду.
— Ну, вот так-то.
Федор подхватил салазки и двинулся в обратный путь.
Глава двадцать пятая
Обратно он не шел, а будто бы летел на крыльях: пустые санки катились легко, Федор даже не ощущал их. Шел и думал о своей судьбе, думал о Насте — да, пожалуй, он больше всего думал о ней. Только бы обошлось все благополучно, только бы поправилась. И он обязательно привезет ее обратно на этих же санках, этой же дорогой. Привезет домой...
Вечером решил навестить Гешку Блинова. Пришел к Блиновым как раз в тот момент, когда они садились ужинать.
— Федюха! — Гешка загремел костылями, вышел из-за стола, обнял Федора, костыли с грохотом упали на пол. — Эх ты, маткин берег! Вернулся, пропащий...
— Вернулся, да вот похуже тебя. — И он протянул Гешке свои руки, вернее, то, что осталось от рук.
Гешка грузно опустился на табурет, пучеглазо уставился на Федора.
— Да, с такими руками житье поганое,— промямлил он наконец. — Но ведь жив остался. А я думал, что ты уже на том свете, в раю у самого господа. И Насте сообщил, что тебя нет в живых. Документы твои ей передал.
— Вот живой, как видишь. И ты живой. Инвалиды Отечественной...
— А пенсию какую дали? — спросил Блинов.
Федор ответил.
— Не густо, дружок. И подзаработать к пенсии не так просто. А я живу. — Гешка засмеялся, показав желтые зубы, подмигнул жене: — Марья, принеси-ка бутылочку первача. Не мешает и выпить ради такой встречи.
Марья моментально исчезла. Гешка помог Федору снять шинель, повесил на гвоздь, спросил:
— Когда приехал?
— Ночью. А утром Настю отвез в больницу. Заболела она. Отвез на салазках.
На Гешкином лице застыло удивление.
— Это бабу-то? Настю? На салазках... Сам. Я бы ни за что не повез.
— Да ты и не смог бы с одной-то ногой. А у меня ноги все ж целы.
— Хоть бы и ноги были, все равно б не повез.
Марья принесла бутылку, плотно заткнутую пробкой, поставила на стол.
— И стаканы подавай,— приказал Гешка, вынимая зубами пробку. Потом стал разливать мутноватую жидкость. Поднял стакан: — Ну что ж, со встречей!
Федор хотел было отказаться, но счел неудобным, приподнял рогульками стакан и вдруг выронил. Самогонка разлилась по столу, потекла на пол.
— Эх ты, Проня! — начал попрекать Федора Блинов. — Что дитя малое — и стакан удержать не можешь. А как же с бабой ты? Пропадешь!
Федор смотрел на Гешку растерянно, не знал, что сказать. Гешка быстро, почти в два глотка, выпил свой стакан, смачно чихнул, обтер кулаком губы, затряс головой.
— Хороша, чертовка! Хороша! — прокричал в ухо гостю. Налил полный стакан и поднес к губам Федора: — А ну-ка, пей!
В ноздри Федора пахнуло сивушным. Он круто отвернул лицо, но Гешка сноровисто подхватил левой рукой под затылок, а правой начал вливать самогон в раскрытый Федоров рот. Гость сопротивлялся. Вонючая жидкость переливалась через край стакана, стекала за ворот гимнастерки, неприятно щекотала кожу. Федор решительно затряс головой.
— Не могу, не могу так. Давай лучше сам. Наливай.
Гешка долил в стакан.
— Сможешь ли сам-то?
— Смогу. — Он снова зажал рогульками стакан, придерживая его левой культяпкой. Поднес к губам. Пил долго, мелкими глотками, локти судорожно вздрагивали, и шея напряглась и покраснела, взбугрилась жилами вен. Выпив, чуть не выронил пустой стакан
из культяпок.
— Ишь ты, едрена корень! — Гешка засмеялся.— Вино пить можешь, значит, толк будет, не пропадешь.
Он ловко поддел вилкой огуречный кругляш и подал его Федору:
— Закусывай.
Кормил Федора квашеной капустой и огурцами. Капуста похрустывала на зубах, и
неприятное ощущение сивушности моментально исчезло. Голова слегка закружилась. Одну порцию еды Гешка бросал вилкой в рот себе, другую — Федору.
