Джоанна Бак - Дочь Лебедя
— Не нужно театра, — говорит он, отстраняясь. — Не притворяйся. — Она стоит обнаженная и ждет прикосновения его рта, когда он начнет снова. Но на этот раз пальцы щиплют ее, и она вскрикивает.
— Ш-ш-ш, — произносит он.
Она начинает дрожать.
— Прекрати, — говорит он. — Владей собой! — Его рука шлепает ее по бедрам, и он опять хватается за ягодицы.
— Не нужно, — говорит она.
— Ты, маленькая шлюха, — говорит он. — Что ты хочешь? Скажи мне.
Только не это. Она не может попросить об этом.
— Скажи! — Его голос холодный и жестокий.
Это посвящено памяти Феликса. Его могиле.
— Говори, — приказывает он.
Ей нужно защитить Феликса. Никто не может войти в нее. Не может?..
— Я хочу… — с трудом произносит она. — Я хочу, чтобы ты вошел в меня.
— Не говори мне, что мне нужно делать, — отвечает он, — попроси об этом.
— Пожалуйста, — просит она, вздрагивая.
Он наматывает ей на голову свою влажную рубашку, так что она ничего не может видеть.
Что-то мягкое пытается войти в нее. Она придвигает бедра, она хочет этого.
Она чувствует внутри себя его палец, он исследует ее, все ее чувства сосредоточены сейчас вокруг этого пальца. Входит второй палец. Они ощупывают ее, раздвигают.
А потом она чувствует что-то длинное и прямое внутри себя, гладкое, прохладное и твердое. Оно двигается так легко, так глубоко, что ей больно.
— Нет, — говорит она. И хочет сказать, что это не живое. Она старается сдвинуть повязку, и наконец видит, что он заталкивает в нее. Свеча.
Она поднимается, чтобы запротестовать, но он толкает ее обратно. Свеча двигается дальше, а он наблюдает, как она входит в нее и выходит. Из-под края повязки она видит, что он наконец возбудился, он вынимает свечу, блестящую и влажную, и осторожно кладет ее на стол. И вот наконец он внутри нее, внутри молчаливого тайника, последнего святилища Феликса.
Она плачет, потому что с Феликсом покончено. Она забыла, что был еще кто-то после него.
Его ритм неравномерный, акт короткий. Пока она плачет, он содрогается.
Позже он протягивает ей носовой платок, чтобы вытереть лицо, и спрашивает, хочет ли она провести с ним ночь. Она надеется, что ей заплатят. Ей хочется опуститься еще ниже, чем она спустилась сейчас, ей хочется быть настоящей проституткой.
Она счастлива.
Она едет домой в такси: в ее руке зажато пятьдесят долларов, а в маленькой черной бархатной сумочке лежит визитная карточка.
— Так где ты была? — спрашивает Бен. Он лежит на кровати и курит сигарету. — И откуда у тебя это платье?
— Мы ездили танцевать, — отвечает она; это оправдание было бы хорошо пятнадцать лет назад.
— Я не верю тебе, — говорит он.
— И не нужно, потому что это ложь, — отвечает она.
Он не спрашивает ее, что же она делала на самом деле. Возможно, он не хочет этого знать.
Когда она выходит из ванной, Бен делает вид, что спит, хотя рядом в пепельнице тлеет недокуренная сигарета.
7
Что ей теперь делать? Она лежит в постели и пытается понять, что же произошло на самом деле. Как Золушка, она думает о своем платье, которое спрятано за старыми халатами в ванной комнате, и о визитной карточке в сумочке. Обещание романа, вальса. Сладкие мечты! Но на этот раз нет принца.
Она постарается быть хорошей и посвятит себя Бену.
На завтрак она приготовила кашу. Это была самое безобидное, чем можно было заняться. Ирландская каша, которая готовится в белой кастрюльке и варится три четверти часа. Прошлая ночь будет похоронена и не испортит ее жизнь. Она начала кипятить воду для кофе, а затем вспомнила кое о чем, взяла стремянку и полезла на полку за кофейником. Им так давно не пользовались.
Она расставила чашки, разложила льняные салфетки, масло, поставила маленькую тарелочку с изюмом для каши. Сытная, сладкая детская пища.
Она улыбается Бену, когда он возвращается с газетой.
— Каша, — говорит он, — и настоящий кофе.
Она опять улыбается. На ней старый бежевый махровый халат и бронзовые часы Сильви на руке.
Они садятся за стол. Бен наливает кленовый сироп в тарелку, берет горсть изюма и большой кусок масла. Он перемешивает все это и тянется за ложкой.
— Хорошо, — говорит он.
Флоренс довольна. Она протягивает руку к изюму. Ее рука над тарелкой, ее пальцы берут пять или шесть изюминок. И когда она поднимает руку, она слышит внутренний голос: «Ничего хорошего не случится, если ты съешь вот эту». Ее рука послушно замирает. В этой горсточке одна плохая. Она высыпает изюминки на стол и дотрагивается до них указательным пальцем. «Эта?» — спрашивает она голос. Голос молчит. Это, наверное, означает одобрение.
— Ну, как там толстые коты? — спрашивает Бен.
Она не отвечает. «Эта?» — спрашивает она про себя. На шестой изюминке голос говорит «Вот эта».
Пять изюминок на тарелке, а шестая лежит на столе. Она такая же, как и другие, но она плохая, ее нельзя трогать! Она бросает остальные изюминки в кашу.
— В чем дело? — спрашивает Бен. — С тобой все в порядке?
Она решает, что делать с плохой изюминкой. Выбросить, чтобы Бен не съел ее по ошибке? Или она нехороша только для нее?
— Возьми сироп, — говорит он, придвигая к ней бутылку.
Она протягивает к ней руку. «Ничего хорошего не случится, если ты съешь это», — говорит голос.
Флоренс хочется сиропа. Она держит руку на бутылке. Может быть, голос ошибся.
«Ничего плохого не случится, если ты откажешься от сиропа», — опять говорит голос, и она убирает руку с бутылки.
— Может быть, масла? — спрашивает Бен. — Ты будешь масло?
Флоренс отрезает кусочек холодного масла и бросает его в тарелку.
— С тобой все в порядке? — опять спрашивает Бен.
— Да, — отвечает Флоренс. Пресная каша не лезет в рот. Ей хочется сахара или сиропа.
— Ты, вероятно, переутомилась вчера вечером, — замечает Бен.
Флоренс не отвечает.
Он не хочет спрашивать. Он знает, что все те люди гадкие, распущенные, тупые и никчемные. Ему известны рассказы о Марке Грандо. Сильви он считает мусором. Ему было плохо в тот вечер у Кейти, и он быстро вернулся домой на такси. Он ждал Флоренс, чтобы рассказать ей, но она вернулась такая странная…
Он протянул руку и достал конверты из кармана куртки.
— Почта, — громко говорит он, чтобы привлечь ее внимание.
Целая пачка дорогих кремовых конвертов.
Бен раскинул их, как игральные карты. Он читает надписи в левом верхнем углу конвертов.
— Движение за выживание… Конгресс… Общество борьбы с раком… — Он смотрит на нее. — Ничего личного, — замечает он.
